— Коля — вас ведь Коля зовут, да? — ваш друг намекнул, что вы человек очень интересной профессии.

Артемов смерил Ваню столь убедительным ненавистническим взглядом, что тот невольно поежился.

— И кое-кто имеет шанс очень быстро в этом убедиться, — сказал он вежливо.

— Ну, вы тут поболтайте, — быстро сказал Ваня, — а я пойду распоряжусь насчет горячего, — и его сдуло в кухню.

— Знаете, — сказала Катя, словно они век были знакомы, — мне даже не то интересно, что у вас профессия такая экзотическая, а то, что вы признались. Ванька ведь знает откуда-то? Я не думаю, что он пользовался вашими услугами.

— Если бы он пользовался моими услугами, — флегматично сказал Артемов, — нас познакомил бы кто-нибудь другой.

Катя засмеялась.

— А почему же вы не скрываете, что... — фраза повисла.

— Лист лучше прятать в лесу, — пожал плечами Артемов. — Все равно никто не верит.

— А если я поверю? — поинтересовалась она.

— Вы-то явно не поверите, — закинул он первую удочку. — При вашем характере интересоваться моей средой — не знаю... противоестественно как-то...

— А что вы знаете о моем характере?

— Знаю, что вы человек очень живой. А я... редко имею дело с живыми. И недолго.

Дальнейший разговор от него больших усилий не потребовал: рассказывать другим об их характерах он умел, умел и говорить то, что хотели услышать. Это была целая наука — выдавать главным образом гадости, но при этом гадости, льстящие самолюбию собеседника; заранее угадывать и опровергать контраргументы, словно угаданная мысль этим заранее обезврежена; мельком выспрашивать нужное, чтобы потом это нужное, выболтанное машинально, преподнести как собственное открытие. Существовала и масса других приемов, но по большей части в таких случаях Артемов импровизировал. Его несла неведомая сила. К полуночи он рассказал Кате об ее характере массу взаимоисключающих вещей. Надо отдать ей должное — она умела слушать: ни секунды не кокетничала, не позволяла себе ни искусственного смеха, ни ложной многозначительности, не картинной печали. Она легко усвоила его стиль — произнесение вслух вещей рискованных, постыдных, скрываемых. Только однажды тень задумчивости легла на ее сияющее круглое лицо.

— А занятно, — сказала она.

— Что именно?

— Как мы с вами теперь из этого будем выкручиваться.

— В смысле?

— Нет, ничего... продолжайте.

Но ясно было, что выкручиваться предстояло из взаимной влюбленности, — так объяснил себе дело Артемов, и в груди у него стало жарко. Около половины первого Катя засобиралась. Ваня смотрел на Артемова со смесью восхищения, зависти и лицемерного осуждения. Артемов вызвался добросить Катю до дома на своей «таврии». «Таврия» была на самом деле отцовская, но иногда он ее брал.

— Вы же пили...

— Это не называется пить.

— Но если дотошный мент?

— А если дотошный мент, — сказал Артемов, — то есть вот это.

Он извлек из кармана две недели назад купленное на Арбате «Удостоверение сволочи» и показал Кате свое фото, аккуратно вклеенное туда. На малом предприятии, где он переводил, знакомая секретарша шлепнула печать, девятизначный номер он придумал сам.

— «ЗАО “Желтая река”», — прочла Катя буквы по ободку печати.