— Это наши люди, которые работают с ГИБДД, — снисходительно пояснил Артемов. Шла чистая импровизация, но он был ею доволен: именно так, весело и неожиданно, и должны выглядеть серьезные вещи. — Можно показать, и ни один гаишник не оштрафует. Скажите, а вы всегда задаете так много вопросов?

— Это моя профессия — я ведь журналист...

— Знаете, у меня тоже есть профессия. Давайте хотя бы друг для друга не будем только профессионалами, — предложил Артемов. — А то мои ответы на ваши вопросы могут оказаться... не совсем симметричными.

— А почему «таврия»?

— А вы хотите, чтобы я ездил на «мерсе»? Поразительно, до чего все начитались покетбуков...

— Ну не обижайтесь! — серьезно попросила она. — О журналистах — в особенности журналистках — тоже у всех превратное представление. Вот Бобров — знаете Боброва? — он как узнал, что я журналистка, сразу решил, что я лезу к нему в постель для эксклюзивного интервью. Очень мне нужен этот ростовский парвеню! Да и о вашей профессии мне писать, честно говоря, неинтересно. Я бы охотнее с вами поговорила еще раз, как сегодня. О себе, о вас... Просто так.

Артемов поразился легкому успеху и даже несколько разочаровался в девушке, которая так быстро бежала на запах крови. Но, с другой стороны, он отлично понимал, что глагол «поговорить» следует понимать строго буквально — по крайней мере на первых порах: у нее явно кто-то был, кто-то давний и постоянный, — такие вещи он просекал, перед ним была спокойная и счастливая девочка с уверенностью в завтрашнем дне. Предстояла борьба, но тем интереснее все выглядело.

Он прикинул свои шансы: кабаки отпадают, но серьезные киллеры и не ходят по кабакам. Они читают классику, часто и помногу думают о жизни и смерти. Они немного философы, эти настоящие киллеры. В каждой профессии есть своя элита: те, кого уже не интересуют деньги и успех. Их интересуют вершины мастерства. «Мне по душе строптивый норов артиста в силе, он отвык». Они едят только диетическое, совершают упорные медитации на специальном коврике, истязают тело долгими тренировками. Женщины их не интересуют. Они нужны им, чтобы поговорить — если, конечно, это женщины, с которыми стоит говорить.

Так Артемов за считаные минуты придумал класс продвинутых киллеров — интеллектуальных чистильщиков, которые, уничтожая одного жирного грабителя по униженной просьбе другого, испытывают мстительную радость: вот и еще один паразит лопнул, упившись нашей кровью. А там и до заказчика дойдет -— мало ли у него противников. После удачного дела он бросает снайперскую винтовку на чердаке и спешит домой — к своей манной каше, экологически чистому салату и ледяному молоку.

Удивлять надо было сразу. Следующее свидание Артемов назначил не в кабаке и не у себя, а в Сокольниках. Была осень, сухие коричневые листья шуршали под ногами. Садовники в желтых стеганых жилетках поверх ватников жгли костры. Он рассказывал Кате Остапчук о милых и необязательных вещах — о своей собаке, об армейской службе. Как-то случайно вырулили на Китай. Он стал рассказывать о китайском стихосложении, щедро привирая.

— Вот, например, — говорил он с трогательной серьезностью, — простой русский глагол «любить».

Катя слегка зарделась — или ему это показалось?

— Он китайского происхождения, — с каменным лицом продолжал Артемов. — Был известный китайский поэт Лю Цзин, в просторечии просто Лю. Когда мужья соблазненных им женщин собирались его колотить, они кричали друг другу: «Эй, пойдем Лю бить!» Этот глагол перешел в Индию, а оттуда его привез на Русь Афанасий Никитин. До него у нас тут говорили просто «трахать». «Я тебя трахну, Любава!» — И Катя расхохоталась.