|
Да и её мужу доставалось. «Я много езжу, много вижу, — говорил папа, — и давно стараюсь понять причины бесчестных, низких поступков… У этих людей есть что-то общее: любыми средствами добиться своего. Таких понятий, как совесть и честь, для них просто не существует… Эта наша распрекрасная Вера Аркадьевна и её расторопный супруг по сути дела мало чем отличаются от штурмана, предавшего Коковихина. Тот же почерк, хотя и на бумаге другого сорта…» Соломкины старались приходить в столовую в такое время, когда соседей не было. А вдобавок ко всему эта история с амфорами, превращёнными в обломки! И отец Андрюшки болен… Обо всём этом надо было немедленно рассказать дома.
Вася уже подошёл к кипарису возле их корпуса и шагнул к террасе, когда услышал непривычно сухой голос папы: — Ты знаешь, что больше всего угрожает нашему Ваське? — Что? — спросила мама, и в её голосе были тоже непривычные для Васи холодок и усталость, и Вася, словно наткнувшись на этот голос, остановился и замер. — Валя, я этого боюсь больше всего… Он может стать слабохарактерным, несамостоятельным человеком, из которого ничего толкового не выйдет. А ведь у него хорошие задатки… Он очень быстро взрослеет, и меня иногда удивляют его суждения и острота взгляда на многие вещи. Мы с тобой не были такими в его годы… Но знаешь, что ему больше всего угрожает? — Ну что же? Что? — в голосе мамы зазвучали нетерпение и досада. — Твоя любовь к нему, — сказал папа, и Вася ощутил всем телом, как гулко, потерянно и тяжело бьётся его сердце; он ничего до конца не мог, не успел понять, но его сердце продолжало тяжело и безотчётно биться. — Нельзя так любить сына, как любишь его ты… Прошу тебя, почаще разрешай ему делать и думать так, как он хочет… Ну, скажи, зачем ты сегодня запретила ему сходить в магазин? Жара? Да, сегодня не холодно, но пусть лучше Вася иногда перегреется, ошибётся, чем его заранее от всего ограждать. Поверь мне, я не хочу обидеть тебя, случай с этой лентой — не пустяк. Мы редко с тобой ссоримся из-за Васи, и в общем-то, он славный мальчишка, но — заметила ли ты? — иногда он думает только о себе, бывает слишком робок, не всегда умеет постоять за себя. А часто он ввязывается в спор или бросается на помощь? — Что ты несёшь, Саша! — рассердилась мама. — Так может говорить о своём сыне человек, который совсем его не любит… Ты хочешь, чтобы он всё делал сам, рос без внимания и настоящей любви, чтобы плыл, как щепка, без руля и без ветрил? Так? Разве я слишком вмешиваюсь в его жизнь? — Да, Валя, слишком… Ты уже не замечаешь этого… Почаще разрешай ему оставаться самим собой, расти и взрослеть, а не то он никогда и не узнает, какой он и на что способен… — Может, ты хочешь сказать, что очень много делаешь для него и воспитываешь в нём самостоятельность? — Не хочу. Совсем не хочу. И… и… признаюсь, ты во много раз больше значишь для него, чем я. Куда легче давать мудрые советы другим, чем что-то сделать, помочь своему собственному сыну… — Ага, — тут же прервала его мама, и голос её вдруг стал едкий и насмешливый, — значит, ты решил перевоспитать меня, чтобы я правильней воспитывала его? Так? — Может быть, немножко и так… — Папа, кажется, даже чуть улыбнулся. — Вот что я хочу сказать тебе, Валя: надо уметь как-то прятать свою любовь к нему, быть посдержанней, не выливать на Васькину голову океан… Да, да целый океан своей любви. Захлебнуться ведь можно в нём и утонуть! Не надо всё делать за него… Я понимаю, тебе это очень приятно, и ты очень любишь его, но и — прости меня и не обижайся — ты любишь не только его, но и себя в нём, любишь свою любовь к нему, и он знает это и даже изредка начинает использовать тебя. |
