Домой он тогда поехал на своем «фольксвагене», включил радио, и, словно чтобы охранить предрассветный дом, какая-то группа снова и снова принялась повторять нараспев: Будь что будет, так и сделай… тебе же охота… будь что будет, так и сделай. Тебе же охота…

Не важно, громко ли прозвучали пронзительный визг шин и удар. Стоило зажмуриться — и Джек видел то единственное смятое колесо. Поломанные спицы торчали в небо.

Когда он вошел в дом, Венди спала на диване. Он заглянул в комнату к Дэнни, тот лежал на спине в своей кроватке, погруженный в глубокий сон, рука все еще покоилась в гипсе. В просачивающемся с улицы мягком свете фонарей Джеку были видны темные строчки на известковой белизне — там, где на гипсе расписались врачи и сестры педиатрии.

Это несчастный случай. Он упал с лестницы.

(ах ты грязный лжец)

Это несчастный случай. Я вышел из себя.

(ты, грязный пьяница, кому ты нужен, видно, когда-то Господь высморкал из носа соплю — так это был ты)

Послушайте, эй, ну ладно, пожалуйста, просто несчастный случай…

Но перед глазами встал прыгающий в руках фонарь — и последняя мольба улетела прочь. Они тогда рыскали в высохших к концу ноября сорняках, искали распростертое тело, которое, по всем канонам, должно было там оказаться, и ждали полицию. Не важно, что за рулем был Эл. Бывали и другие вечера, когда машину вел Джек.

Он натянул на Дэнни одеяло, прошел в спальню и с верхней полки шкафа достал «спэниш льяму» тридцать восьмого калибра. Пистолет хранился в коробке из-под ботинок. Он битый час просидел на кровати, не выпуская револьвера из рук, зачарованный смертоносным блеском.

Уже светало, когда Джек сунул его обратно в коробку, а коробку — обратно в шкаф.

В то утро он позвонил начальнику отдела Брюкнеру и попросил перенести его уроки. У него грипп. Брюкнер согласился — совсем не так вежливо, как это обычно принято. В последний год Джек Торранс был в высшей степени подвержен гриппу.

Венди сделала ему яичницу и кофе. Они ели в молчании. Оно нарушалось лишь шумом на заднем дворе, где Дэнни здоровой рукой радостно гонял грузовики через кучу песка.

Венди взялась мыть посуду. Не оборачиваясь, она сказала:

— Джек. Я тут думала…

— Правда? — Дрожащими руками он зажег сигарету. Странно, но в это утро никакого похмелья не было. Только дрожь. Он моргнул. В наступившей на краткий миг тьме на ветровое стекло налетел велосипед, стекло покрылось трещинками. Шины взвизгнули. Запрыгал фонарь.

— Я хотела поговорить с тобой о том… о том, как нам с Дэнни будет лучше. Может быть, и тебе тоже. Не знаю. Наверное, надо было поговорить об этом раньше.

— Сделаешь кое-что для меня? — спросил он, глядя на дрожащий кончик сигареты. — Одно одолжение?

— Какое? — Голос Венди был безрадостным, бесцветным. Он посмотрел ей в спину.

— Давай поговорим об этом ровно через неделю. Если у тебя еще будет желание.

Теперь она повернулась к нему, руки были в кружеве мыльной пены, хорошенькое личико — бледным и лишенным иллюзий.

— Джек, твои обещания ничего не стоят. Ты просто-напросто продолжаешь свое…

Она замолчала, завороженно глядя ему в глаза, внезапно потеряв уверенность.

— Через неделю, — сказал он. Его голос утратил силу и упал до шепота. — Пожалуйста. Я ничего не обещаю. Если у тебя тогда еще будет желание поговорить, мы поговорим. Обо всем, о чем захочешь.

Они долго смотрели друг другу в глаза через залитую солнцем кухню. Когда она, не сказав больше ни слова, вернулась к посуде, Джека затрясло. Господи, как ему надо было выпить! Один только маленький глоточек, просто чтобы все стало на свои места…

— Дэнни приснилось, что ты попал в аварию, — отрывисто сообщила она.