|
Словоохотливо делились радостями и бедами, говорили о трудах, заботах, об урожаях, о скотине, об охотничьем и рыбном промысле. С особым удовольствием пересказывали местные сплетни – кого, когда, где и с кем видели, забывая что он, прохожий человек, знать не знает всех тех, о кого с таким усердием чешут досужие языки. Иногда Сьевнару казалось – закрыть глаза, и можно представить, что ты снова в далекой Гардарике среди родичей. Те же сплетни, те же неспешные хозяйственные рассуждения вокруг да около.
Конечно, Сьевнар и раньше знал, что прибрежная вольница ярлов и морских конунгов – это еще не весь народ свеонов. Хмельное буйство пиров, доблестные дружинники, остроносые, многовесельные красавцы-драконы, яростные схватки далеких набегов – это там, у моря, где кровь и золото викингов. А чем дальше от моря – тем обычнее жизнь вокруг. Хотя, и здесь чтят Одина Одноглазого и богов-ассов. И здесь на самом видном месте в домах развешаны щиты, мечи, секиры и луки. Тот же народ, та же кровь.
Морские походы все-таки достаточно однообразны – день за днем, месяц за месяцем воины гребут длинными веслами, или отдыхают под хлопающими крыльями парусов. Спят, жуют скудный походный кусок, тянут долгие, неторопливые разговоры. А вокруг – только море, бескрайнее, бесконечное, с темной полоской берега у горизонта, чтобы не потерять направление. Пусть море всегда разное, изменчивое, как настроение красавицы, но тоже надоедает днями-ночами раскачиваться на его упругой спине, видеть только перекаты волн и облака в вышине. Потом – набег, битва, твердая земля под ногами, кровавая ярость схватки, хмель победного пира. Тризна – погибшим, добыча – живым. И снова – волны, небо, неумолчные всплески воды, поскрипывание деревянного дракона, напрягшего силы в беге.
Морская дорога, вечная дорога викинга…
Путешествие по суше – это совсем другое. После каждодневной замкнутости общины Ранг-фиорда оно надолго запомнилось Сьевнару обилием впечатлений, встреч, лиц, застолий и разговоров. Пожалуй, он первый раз видел все разнообразие жизни народа свеонов. Начал понимать, почему молодые воины часто уходят из своих фиордов служить в дружинах далеких ярлов.
Тяга к переменам неистребима в людях, рассуждал Сьевнар, всегда кажется, что там, за горизонтом, тебя дожидается другая жизнь и новые, неизвестные радости. Пожалуй, это достойно отдельного флокка. Жалко, что стихи больше не звучат внутри.
Сангриль… Его любовь и его проклятие… Выжгла его дотла, как пожар выжигает деревянные постройки, оставляя лишь черное пятно пепелища. И кто придумал, что любовь вдохновляет поэтов? Ничего она не вдохновляет, просто обжигает разум до рубцующихся ран. Скальду, чтобы петь о любви, никогда не нужно влюбляться, горько вывел он для себя…
Отдельно остался в памяти дом одного пожилого крестьянина, почти старика, согнутого в пояснице так, что при ходьбе ему приходилось опираться на две деревянные клюшки. Сьевнар знал, есть в фиордах такая болезнь, которая сгибает человека в поясе, как штормовой ветер гнет тонкие деревца, и не дает разогнуться до самой смерти. У старых воинов, много ходивших по водным дорогам, надрывавших силы в круглосуточной гребле, она встречается особенно часто. Кто-то из знахарей утверждал, что такая болезнь образуется от колдовства троллей, завидующих славе людей, другие считали, что виноваты злобные заклятия великанов, третьи обвиняли самого Черного Сурта, предводителя сумеречного мира Утгарда, но никто толком не мог сказать, почему она вдруг сгибает сильных людей, сразу делая их старыми и слабыми.
Старика звали… Да, Олаф по прозванию Двупалый. На левой руке у него действительно оставалось только два пальца, большой и указательный. Остальные начисто снесены ударом меча, наметанным глазом определил воин. И половина уха отрублена, это тоже бросалось в глаза. Бывалый человек.
Его дом показался Сьевнару небольшим, хозяйство – не богатым, но по добротной одежде и по многим бытовым мелочам можно было определить, что хозяин не бедствует на своем хуторе. |