— Минуточку! — Он тоже встал. — Я понятия не имею…

Дженис прервала его, захлопнув дверь денника и создав таким образом преграду между ними:

— Всего одного. А я всем расскажу, что вы его спасли и потому выбрали для него имя…

— Умоляю вас, не делайте этого! — Без тени раскаяния на лице он распахнул дверь денника и подошел к Дженис. — Я придумаю кличку для этого чертова отродья, только не говорите никому, что его спас я.

— Мистер Каллахан! — Его близость приводила ее в смятение. — Это не чертово отродье.

От ложа Эсмеральды доносились забавные попискивания, вначале еле слышные, затем все более настойчивые, почти неистовые — щенки стремились к материнскому теплу, — и эти нежные звуки согревали сердце Дженис.

Да и кто мог бы остаться безучастным?

Обернувшись к груму, она увидела, что и он тоже глубоко тронут.

— Щенячьи восторги, — тихо проговорил Каллахан, окидывая взглядом маленькое семейство. — Щенячьи восторги прекрасной женщины. Как бы мне хотелось услышать другие восторги, оставшись с ней наедине. Но и так сойдет… пока.

Пока? Неужели он надеется…

— Вы не можете… — Дженис почувствовала, как щеки охватило пламя, а сердце забухало молотом в груди. — Мы не можем оставаться наедине. Вы не должны говорить подобные вещи. Это недопустимо. Мне следует пожаловаться на вас, мистер Каллахан.

— Но вы ведь не станете этого делать, не правда ли? — Он обернулся и посмотрел на нее. И тогда это случилось снова — странное захватывающее ощущение неведомой связи словно луч невидимого света высветил только их одних.

— Нет. — Желание податься к нему, положить ладони на грудь и, подняв лицо, приоткрыть губы для поцелуя было столь сильным, что Дженис стоило немалого труда сдержаться.

Хотелось ли и ему поцеловать ее?

Наверняка хотелось — такие чувства, как правило, взаимны, — но разве это ей нужно? Ужасно глупо с ее стороны целоваться с грумом, и дело не только в том, что ее родители пришли бы в ужас: ни к чему хорошему это не приведет.

Но Дженис так этого хотелось! Нестерпимо хотелось!

Будто прочитав ее мысли, Каллахан с изрядной долей цинизма произнес:

— Вы заметили? Ко мне неудержимо тянет всех, кто нуждается в утешении. А таких женщин огромное количество, леди Дженис. Они повсюду, эти обиженные, страдающие женщины, которым необходимо, чтобы их успокоили, вернули им веру в себя, убедили, что жизнь не ограничивается только тем, чтобы содержать дом и растить детей, раскрашивать лица и задирать юбки, ублажая мужчин, которые им даже не нравятся и которые никогда не благодарят их за то, что делают. — Он умолк и пальцем приподнял подбородок Дженис. — Но вы не относитесь к числу таких женщин, и я вам не нужен.

— Конечно, нет. — «Только что делать, если никого другого я не хочу…»

Разумеется, этого она не могла ему сказать.

Его взгляд обжигал ее, сердце снова пустилось вскачь. Она вспомнила, как прижималась к его твердой груди, вспомнила упругость его требовательных губ.

Его губы чуть изогнулись в усмешке.

— Я по‑прежнему знаю, о чем вы думаете. — В его голосе прозвучали хрипотца и бархатистые нотки, отчего в животе у нее, казалось, запорхали бабочки, доставляя ей странное удовольствие. — Но вас уже ищет герцог.

Он отступил на шаг, и она остро ощутила пустоту разделившего их пространства.

«Помни, он всего лишь грум. Ты леди. Вам никогда не быть вместе».

Дженис оправила свою накидку.

— Да, мне пора, сэр, но если у вас возникнут какие‑либо опасения в отношении Эсмеральды и щенков — или случится что‑либо непредвиденное, — обязательно сообщите мне.