—   Не тяни резину, рассказывай.

Киваю, такой подход мне нравится. Нащупываю в нагрудном кармане сложенный кусочек бумаги, протягиваю Мальцеву.

—   Вот что мне надо.

Он разворачивает и с трудом разбирает единственное слово, написанное на листке, темнота не располагает к чтению.

—   Лекарство?

—   Да.

—   Что-то знакомое...

—   Жена беременна. Угроза плоду. Ребенку... Наш врач сказал, есть только одно средство, и это средство должно быть на вашей станции...

—   ...потому что в окрестностях нашей станции располагалась полудюжина аптек и медцентр для «атомщиков», — заканчивает за меня собеседник и без перехода добавляет: — разграбленных нашими доблестными сталкерами давным-давно.

Мне нужно что-то сказать, попросить проверить, уточнить, но слова застревают в горле, надежда и цель, которыми я жил это время, в одно мгновение становятся напрасными и недостижимыми.

Глеб Денисович зычным голосом зовет какого-то «засранца Мишку». Явившемуся на крик парню отдает мой листок и наказывает проверить лекарство на складе.

—   Для очистки совести, — поясняет он мне. — Давай без иллюзий.

Мне нужны иллюзии, хотя бы малейшие шансы, намек на надежду — иначе зачем всё?

Долгие минуты ожидания, расспросы, попытки сосредоточиться на ответах. Местного начстанции интересует многое, я ничего не скрываю. Через силу заставляю себя говорить и слушать, уточнять, объяснять, иногда смеяться — однако не могу отвести взгляда от двери. Когда она откроется, в ней появится либо вестник смерти, либо спаситель... паренек на побегушках, знающий единственную вещь на свете, имеющую значение.

—   Боишься? — мое состояние не остается незамеченным. Даже в полумраке.

—   Да, Глеб Денисыч, боюсь.

—   Любовь делает человека слабым и уязвимым... Закурю, ты не против?

Я не против.

—   Доктор вытрясет из меня всю душу за осквернение «больничных покоев», но... — чиркает спичка, высекает искру и ломается, так и не загоревшись. — Черт! Я тоже нервничаю. Завидую тебе... сам-то я давно уже сильный и неуязвимый. Все, кто делал меня слабым, умерли...

Вторая спичка удачливее первой, она рождает огонь и на несколько мгновений освещает лицо Мальцева. Изуродованная глубокими шрамами и бесчисленными ранами плоть... Лица нет, единственный глаз отражает мечущееся на конце спички пламя, неровная линия рта, лишенного губ, кривится в попытке удержать сигарету — это не человек, чудовище!

—   Эхо войны, — с приглушенным смешком поясняет чудовище. Огонек зажженной сигареты мерцает в пустоте.

И больше Мальцев ничего не объясняет. Мы молчим до возвращения «засранца Мишки» — вестника смерти, вестника жизни. В его руках что-то есть, совсем небольшое, но мое обострившееся в темноте зрение все равно фиксирует неизвестный предмет. Посланник торопливо шепчет Глебу Денисовичу на ухо какие-то слова и тут же исчезает. Начстанции несколько секунд изучает принесенный предмет, поднеся его совсем близко к глазам. К глазу.

—   Хорошая новость, — говорит он наконец. В неожиданно тихом голосе слышится удовлетворение.

Мое сердце пропускает удар за ударом, жду хорошей новости, не решаясь поверить в удачу.

—   В закромах родины нашлось нужное...

—   Слава Богу! — я шепчу или кричу во все горло? Не знаю, это уже не важно — я спасен, мои любимые люди спасены!

—   Тише-тише (значит, я все-таки орал), преждевременная радость штука крайне неприятная.