Старая няня жила на самой окраине города, в той его части, где Лондон уже понемногу перестает быть настоящим Лондоном, но пока еще считается таковым. Тут и там на глаза попадаются небольшие поля, лужайки и живые изгороди, но вдоль дорог по-прежнему тянутся ряды уродливых приземистых зданий, которые, подобно гигантским желтым гусеницам, вгрызаются в изумрудную зелень ландшафта. Грязные и пыльные кирпичные заводики здесь соседствуют с чисто умытыми капустными грядками и густыми зарослями ревеня. Эти места гораздо лучше настоящего города, потому что здесь больше простора для игр и приключения и не так много людей, норовящих помешать вам своими дурацкими запретами.

Дом, где жила няня, относился к числу тех строений, о которых всегда можно сказать, что это просто-напросто дом и ничего больше, сколько бы вы ни пытались вообразить на его месте средневековый замок или заколдованный восточный дворец. Пещера разбойников и пиратский корабль из него тоже не получались — в такой пещере и на палубе такого корабля «разбойники» и «пираты» почему-то очень скоро теряли интерес к своему кровавому ремеслу и начинали подыхать со скуки. Книг в доме не было, если не считать сборника проповедей и нескольких религиозных журналов. С задней стороны к дому примыкал сад — точнее, участок земли, на котором вполне мог бы разместиться небольшой сад, если бы он не был завален обломками кирпича и прочим строительным мусором, так что из растений здесь кроме крапивы присутствовали только одинокий и чахлый куст бузины да старый-престарый дуб, когда-то явно знававший лучшие времена. В заборе, ограждавшем двор, имелась довольно большая дыра, которой мы пользовались для входа и выхода едва ли не чаще чем основными воротами.

Однажды утром у Ноэля случился очередной «припадок творчества», по определению старой няни, — он уселся за стол и начал писать одну из своих бесконечных поэм, с ходу набросав первые десять строк:

Мы так и не узнали, что сделал бы Ноэль, если бы он был ангелом, потому как в этот момент Дикки обнаружил, что он царапает свой шедевр на форзаце латинской книги, которую Дикки получил в подготовительной школе в качестве награды за успешную учебу.

Ноэль в силу каких-то совершенно необъяснимых причин является самым любимым братом нашей Алисы и, разумеется, та за него вступилась, сказав, что он вовсе не хотел портить книгу, а, наоборот, пытался украсить ее своими стихами.

В ответ Дикки заявил, что готов считать стихи Ноэля чем угодно, но только не украшением. Много упреков и резких слов прозвучало с обеих сторон, и большинство из нас согласилось с Дикки в том, что Ноэль уже достиг того возраста, когда за подобные вещи несут ответственность. Кончилось все тем, что Алиса и Ноэль вдвоем отправились на прогулку, предварительно умыв заплаканное лицо стихотворца и придав ему мало-мальски пристойный вид.

Оставшиеся члены семьи посвятили этот день изготовлению дощатой платформы и закреплению ее на развилке дуба — таким образом мы получили прекрасную смотровую площадку для наблюдения за сарацинами, чья армия могла в любую минуту приблизиться к Лондону с намерением захватить город внезапным штурмом. На дуб всегда было очень трудно взбираться, но в тот день у нас возникли дополнительные сложности по вине соседей, которые привязали к дереву бельевые веревки и развесили на них свои мокрые тряпки.