Все огляделись и поняли, что Ханисетт говорит правду. Пламя распространялось в противоположном от амбара направлении, захватывая ближайшие стога сена, в то время как стена амбара была совершенно холодной и очень мокрой, а поливавшие ее люди с удивлением обнаружили, что стоят посреди большой лужи воды.

Только сейчас, когда строения усадьбы были вне опасности, Освальд смог собраться с мыслями и вспомнить о вероятной причине пожара — о воздушном шаре с горелкой, который он собственной рукой запустил в сторону болот, неся тем самым гибель и разрушение окрестным фермам.

Понемногу сгущались сумерки; но даже великолепное зрелище ярко пылающих стогов сена на фоне темно-синего вечернего неба не пробудило в сердце Освальда ничего, кроме сожаления и горькой досады на самого себя. Взглянув на Дикки, он понял, что тот испытывает сходные чувства.

— Что-то я устал, — сказал Освальд. — Пора ехать домой.

— Люди говорят, что при таком ветре все одиннадцать стогов обречены, — заметил Дикки.

— Это мы обречены, — сказал Освальд.

— На что? — не понял его менее сообразительный брат.

— На тюремное заключение, — бросил через плечо Освальд, направляясь к тому месту, где они спрятали велосипеды.

— Еще неизвестно, может быть, наш воздушный шар здесь совсем ни при чем, — сказал ему вслед Дикки.

— Догадаться нетрудно.

— Но никто не узнает, если мы сами не проболтаемся.

— Мы не можем держать это дело в секрете, — сказал Освальд, потому что тогда в поджоге обвинят кого-нибудь другого. Я уже слышал кое-какие намеки насчет страховой премии.

Все равно нам не стоит спешить с признанием, — возразил Дикки. — Подождем, и если кто-нибудь и вправду будет арестован за поджог, тогда уже делать нечего — расскажем им все как есть.

Освальд задумчиво покачал головой. Предложение Дикки было вполне разумным, но что-то мешало ему с ним согласиться.

Они уже садились на велосипеды, когда из кустов по ту сторону дороги вышел мужчина и приблизился к ним.

— Похоже, там все сгорело? — спросил он, кивая на зарево.

— Не все, — сказал Дикки. — Мы спасли мебель, шерсть и много других вещей…

Мужчина окинул нас тяжелым взглядом и медленно произнес:

— Вы поступили благородно, но могли бы не очень стараться. Все имущество фермы застраховано.

— Послушайте, — сказал Освальд серьезно, — я не советовал бы вам говорить о страховке в присутствии посторонних.

— Это еще почему? — удивился мужчина.

— Люди могут подумать, что вы специально подожгли свою ферму, чтобы получить страховку.

Человек изумленно вытаращил глаза, затем нахмурился, а затем разразился смехом и, пробормотав напоследок что-то о юных мозгах и старческой мудрости, быстро пошел прочь.

Мы также двинулись в обратный путь, и чем ближе мы подъезжали к дому, тем больше мрачнели наши лица и тяжелее становилось на душе.

Той же ночью, дождавшись, когда уснут младшие, мы собрались на совет. Алиса и Дора, судя по их лицам, проплакали весь день напролет. Их немного успокоило лишь наше сообщение о том, что никто на ферме не сгорел заживо. Алиса призналась мне, что днем не находила себе места, вспоминая различные истории о многодетных семьях, за одну ночь обращавшихся в груду тлеющих головешек, и о страшных пожарах, возникавших по вине детей, которые затевали опасные игры с огнем. Что касается воздушного шара, то мы так и не пришли к единому мнению — говорить о нем взрослым или нет.

Освальд и Алиса считали, что лучше во всем сознаться, Дикки настаивал на том, что нужно обождать, а Дора предложила никому ничего не говорить, но написать о случившемся папе, который тогда находился в Лондоне.