– Как вы изволили догадаться, ваше превосходительство? Вы поразительно прозорливы!

– Э, бросьте вы! Какая уж тут догадливость! Вы и еще бы лет десять походили в этот дом, так уж наверное и в Петербурге бы прознали! – директор дружелюбно засмеялся.

– Вот-вот, в Петербурге! – подхватил Горшечников. – Там-то она и мечтала найти жениха, ан нет, не вышло!

В его словах появилась мстительная нотка.

– Но ведь какая гордая, все равно меня отвергла! – и Горшечников надулся, как индюк.

– Ну и отступитесь вы, голубчик! По правде говоря, без обид, она вам не пара. Вернее, вы для нее не очень подходящий жених. Пускай себе ищет принца, а вы спускайтесь-ка на землю и посмотрите повнимательнее вокруг себя, авось что да и сыщется, утешение души-то! – и директор хитро прищурился.

Горшечников молча поклонился и воспринял слова начальника как приказ к действию. С этого дня у Гликерии появилась надежда, что теперь Горшечников сделается ее ухажером, а то и женихом.

Дня не проходило, чтобы она не пересказывала подругам – Софье и Калерии – об ухаживаниях Мелентия. Вот и нынче дамы пили чай и судачили о делах гимназических, а после и о сердечных.

– И все же быть замужем за учителем – это тяжелый крест! – наконец вступила в разговор Калерия.

– Да полно, моя дорогая Калерия, вы уж и позабыли все давно! – съехидничала Гликерия.

– Нет, мой ангел, я все прекрасно помню, – Калерия кротко склонила голову с аккуратными кудрями. – И именно потому полагаю, что только пройдя через эти тернии, можно взваливать на себя подобный крест.

Дамы посмотрели друг на друга, точно кошки, готовые вцепиться друг другу в физиономии. Однако то ли Калерия не чувствовала себя готовой к сражению, то ли решила поберечь силы для более подходящего момента, но вдруг она повернулась к Алтуховой и спросила:

– А что, Софья, в это лето неужто не пригласят вас Толкушины? Что-то не видно, чтобы вы собирались?

Задавая этот неприятный вопрос, она понимала, что вызовет досаду Алтуховой. Ну так что с того, ей, Калерии, одной, что ли, злиться на весь свет? Неужели весь день они будут говорить о Горшечникове, который покамест ей не достался? Так и с ума можно сойти от злости.

– Да, – последовал грустный вздох. – Письма нет, не пойму, в чем дело. Может, на почте потерялось?

– А может, вам, моя милая, не следует питать более иллюзий насчет дружбы с миллионершей? Каждый сверчок – знай свой шесток. – Калерия отхлебнула остывшего чаю. – Уж извините, милочка, что я так прямо выразилась, да только, видимо, вы и сами это понимаете.

Софья огорчилась так, что не захотела больше ни чай пить, ни беседовать с приятельницами. Она готова была говорить с ними о чем угодно, сколько угодно обсуждать похождения общего друга Горшечникова, но последней темы ей не хотелось касаться совсем. Она знала, что вовсе дело не в том, любит ее по-прежнему Ангелина Петровна или нет. Она чувствовала, что в доме ее ближайшего друга что-то приключилось, но как узнать, как помочь? Уж и Филиппа Филипповича не раз посылали на почту, не затерялось ли письмо из Петербурга. А то выглядывали со двора – не несут ли телеграммы?

И вдруг – стук в дверь. Матрена послала мальчишку позвать барышню домой: пришло долгожданное письмо. Софья ойкнула и унеслась быстрее ветра. Калерия с Гликерией только переглянулись и пожали плечами. Вот, опять поедет, да все без толку!

Письмо не давалось, конверт, как назло, щедро залили сургучом. Софья разнервничалась, а уж когда прочитала, так и вовсе упала на стул.