Женщина принесла кувшины с виноградным и кизиловым соками и, пока он пил, удалилась на кухню. Вскоре оттуда донесся вкусный запах рубленной на кусочки курицы, пожаренной с луком и овощами.

Через некоторое время женщина внесла блюдо с едой и поставила его перед гостем. Когда Скиф насытился и откинулся на мягкие подушки, женщина спросила его:

— Ты не встречал моего сына? Он исчез тысячу лет тому назад, когда Волшебный город был еще в расцвете…

Скиф не знал, что сказать, подумав, будто женщина безумна.

— Ты пришел издалека, — продолжала она. — Если не видел, то, может, слышал о нем?

— Не пришлось, апа! — мягко, как больному человеку, ответил Скиф.

— Ты и истории нашей не знаешь? — не отставала женщина.

— Нет, апа. А что это за история? — в свою очередь спросил он.

Сев рядом со Скифом на другую подушку, женщина начала:

— Мы не всегда жили так, как сейчас. Было время, когда наш Волшебный город знали в далеких странах — от долины Нила, где любая сухая палка, воткнутая в землю, распускается листвою и цветами, пурпурными и лиловыми, и до верховий Ганга, где люди ездят на гигантских слонах с длинными хоботами вместо носа; от бескрайних южных степей, где голые женщины ездят верхом на конях, до Севера, где люди ходят в шкурах животных, и дальше — до самого края земли. В те незапамятные времена и написал о нем великий историк: «Кто не видел Волшебного города, тот не видел мира, ибо земля его — золото, а сады его — диво, женщины его — гурии, а дома в нем — дворцы, воздух же там такой ароматный, что его благоухание превосходит сладость мирры. Там никогда не бывает зимы, круглый год там царит весна, цветут розы, гиацинты и жасмин…»

Я сама, о чужеземец, — продолжала женщина, — была в те времена совсем не в том положении, в каком ты видишь меня сейчас. По происхождению я — дочь царя амалекитян, того, кто справедливо правил этой землей, и владела я тем, чем не владел никто из здешних владык, и была я справедлива при приговоре, и творила суд правый среди людей, и одаряла, и не брала сверх того, что мне причиталось по сану и положению моему. Долгое время я жила радостной и приятной жизнью, я отпускала на волю невольниц и рабов, я затмевала красотой других дев на радость отцу моему. Когда же отец совсем состарился, мне пришлось выйти замуж, и родила я сына, прекрасней которого не было и уже не будет никогда в подлунном мире.

Рос он юношей изящным, с томным взглядом и легкой походкой, с лицом, подобным луне в ночь, когда она достигает своего совершенства, и глаза у него были черные, как безлунная ночь, а брови — как луки, и был он умен, и изучил он все науки, какие только существуют под солнцем, и все искусства покорились ему. Особенно ловок он был в рисовании, еще маленьким мальчиком безо всякого труда проводил он от руки прямые линии, ровные круги и всевозможные узоры, изображал птиц, зверей и растения столь искусно, что многие хотели потрогать их, дабы убедиться в том, что они неживые. Он не раз говорил мне, что, если бы не судьба, которая обрекла его на корону властителя, он хотел бы стать простым строителем городов, дворцов и храмов.

Но на все воля Создателя, вечного и бесконечного, да вершит он ее! Умер его отец, мой муж, и мальчика, еще не окрепшего в познании секретов власти, возвели на трон. С тех пор его словно подменили, он уже не интересовался науками, не читал книг, забросил, как ненужный хлам, свои рисовальные принадлежности и проводил целые дни в сокровищнице дворца, пересчитывая и перекладывая с места на место драгоценные камни и золотые монеты.

Казалось, ничто на целом свете больше не мило ему. Напрасно учителя пытались увлечь его былыми занятиями, впустую звездочеты составляли его гороскопы, где говорилось, что равного ему властителя-ученого никогда не будет на земле.