С полдюжины лошадей были без ездоков, тогда как по меньшей мере еще два десятка всадников истекали кровью: из ран их торчали заляпанные красным стрелы с белыми гусиными перьями. За всадниками бежали три-четыре десятка человек, оставшихся без лошадей: некоторые прихрамывали, у иных из одежды торчали стрелы, а несколько воинов несли седла. Возле горящих хижин их настигла очередная туча стрел, заставив беглецов поторопиться. Затем загрохотали копыта, и оглянувшиеся в панике шотландцы увидели вылетевших из тумана и настигающих их английских всадников, облаченных в кольчуги. Из-под конских копыт летели комья земли. Некоторые всадники придерживали лошадей, стреляя с седел, другие же пришпорили их, и Элеонора вскрикнула, предчувствуя кровавую бойню. На беглецов обрушились тяжелые мечи. Кое-кто упал на колени и поднял руки, показывая, что сдается, но большинство пыталось убежать. Один беглец увернулся от мчавшегося за ним всадника и метнулся к изгороди, но, завидев Томаса с его луком, повернул назад и оказался на пути другого конного воина, на всем скаку ткнувшего его в лицо мечом. Шотландец рухнул на колени. Рот его был открыт, словно он собирался что-то крикнуть, но звука не последовало, лишь между пальцами, которыми он зажимал лицо, сочилась кровь. Всадник, не имевший ни щита, ни шлема, свесился с седла и рубанул свою жертву мечом по шее, убив человека с такой легкостью, словно зарезал корову. Самое удивительное, что на джупоне — короткой, надетой поверх кольчуги, но не прикрывавшей ее полностью тунике нападавшего — действительно красовалось изображение рыжей коровы. Правда, туника была порвана и заляпана кровью, а эмблема настолько выцвела, что Томас поначалу принял корову за быка. Тем временем всадник повернул в их сторону, угрожающе поднял меч, но, заметив лук, попридержал коня и спросил:
— Англичане?
— И гордимся этим! — ответил за Томаса отец Хобб.
Второй всадник, на чьей белой тунике красовались три черных ворона, остановил коня рядом с первым. Пленников подтолкнули поближе.
— За каким чертом вы поперлись так далеко вперед? — осведомился новоприбывший.
— Вперед чего? — не понял Томас.
— Вперед всех нас.
— Мы шли пешком, — сказал юноша, — из Франции. Вернее, из Лондона.
— Из Саутгемптона! — поправил друга отец Хобб с педантизмом, совершенно неуместным на этой пропахшей гарью вершине холма, где корчился, испуская дух, шотландец.
— Из Франции? — Первый всадник, англичанин со спутанными волосами и выдубленным ветрами, побуревшим лицом, говорил с таким сильным северным акцентом, что Томасу трудно было его понимать. В голосе его звучало такое удивление, словно он сроду не слышал о подобном месте. — Ты что, был во Франции?
— Был, вместе с королем.
— Ну а теперь ты с нами, — угрожающим тоном произнес второй всадник. — А эту шлюху ты тоже привез из Франции?
— Да, — отрывисто ответил Томас.
— Он лжет, он лжет, — произнес еще один голос, и вперед протиснулся третий верховой.
То был тощий верзила лет тридцати, с физиономией настолько красной и обветренной, что могло показаться, будто он, сбривая щетину, содрал заодно со впалых щек и свою кожу. У него были длинные волосы, связанные на затылке кожаной тесемкой, а его чалая лошадь, испещренная шрамами и тощая, под стать седоку, нервно таращилась на незнакомцев.
— Кого я терпеть не могу, так это проклятых лжецов, — промолвил всадник, уставясь на Томаса, после чего повернулся и бросил злобный взгляд на пленников, на тунике одного из которых красовалось Алое Сердце — знак рыцаря из Лиддесдейла. — Я их ненавижу почти так же, как проклятых Дугласов. |