Вялые аплодисменты в адрес шифрокостюма. А затем ожидающие взгляды на Фреда, таящегося за своей мембраной.

— Однако что касается его повседневной работы, — добавил под конец конферансье, уже готовясь уступить место у микрофона Фреду, — то там он, разумеется, этого костюма не носит. Он одевается как мы с вами, или вернее будет сказать, в хипповые одеяния различных субкультурных группировок, в среде которых он ведет неустанную подрывную работу.

Он дал знак Фреду встать и подойти к микрофону. Фред, Роберт Арктур, уже в седьмой раз выполняя эту повинность, заранее знал, что говорить, а также что его ждет в дальнейшем: самые разные типы идиотских вопросов и непроходимая тупость. Ничего, кроме пустой траты времени, раздражения и чувства безнадежности, с каждым разом все более сильного.

— Если бы вы встретились со мной на улице, — сказал он в микрофон, когда затихли аплодисменты, — вы бы сказали: «Вон торчок придурочный». И пошли бы прочь с чувством отвращения.

Тишина.

— Я выгляжу совсем не как вы, — продолжил Роберт Арктур. — Я не могу себе этого позволить. От этого зависит моя жизнь. — На самом деле по виду он не так уж от них отличался. И под шифрокостюмом, на работе, носил ту же одежду, что и в повседневной жизни. Арктуру нравилась его одежда. А говорил он попросту то, что в свое время было написано другими и выдано ему для заучивания. Что-то он мог выбросить, но основной формат оставался стандартным, и им все пользовались. Введенный пару лет назад одним простодушным начальником отдела, к настоящему времени этот текст уже сделался чем-то вроде Священного Писания.

Роберт Арктур подождал, пока мысль дойдет.

— Не собираюсь сразу же вам рассказывать, — продолжил он, — что я пытаюсь делать в качестве тайного сотрудника полиции, занятого выслеживанием наркоторговцев и всех источников их нелегального товара на улицах нашего города и в коридорах наших школ — здесь, в Оранжевом округе. Я собираюсь рассказать вам… — тут он сделал эффектную паузу, как учили в классе по контактам с общественностью полицейской академии, — чего я боюсь, — закончил Арктур.

— Что меня больше всего страшит, — погнал он дальше, — страшит днем и ночью, это судьбы наших детей. Ваших детей и моих… — Снова пауза. — У меня двое, — признался он. Затем, тихо-тихо: — Совсем еще малышки. — Дальше Арктур выразительно возвысил голос: — Но уже не настолько маленькие, чтобы их расчетливо, ради собственной выгоды, не пристрастили к наркотикам. Чтобы этого не сделали те черные силы, что разрушают наше общество. — Еще пауза. — Пока мы еще в точности не знаем, — вскоре продолжил он, уже спокойнее, — кто эти люди — или, скорее, звери, — кто эти звери, что кормятся на-шей молодежью, словно в диких джунглях какой-то совсем другой страны. Личности поставщиков тех ядов, составленных из губительной для мозга скверны, которые ежедневно вкалываются, принимаются орально и выкуриваются несколькими миллионами мужчин и женщин или, вернее, теми, что некогда были мужчинами и женщинами, — их личности нами постепенно разгадываются. Но в конечном счете, как перед Богом, мы все узнаем наверняка.

Голос из аудитории:

— Задать им жару!

Другой голос, с тем же энтузиазмом:

— Смерть коммунякам!

Аплодисменты и еще несколько реплик.

Роберт Арктур молчал. Разглядывая всех этих цивилов в их жирных костюмах, жирных галстуках, жирных ботинках, он подумал: «Вещество С никак их мозгам не повредит — у них просто нет никаких мозгов».