Но для Боба Арктура времени больше нет. Его время — по крайней мере измеряемое по человеческим стандартам — уже истекло. Теперь он перешел в другой вид времени. Вроде того времени, подумала Донна, какое есть у крысы — чтобы невесть зачем бегать взад-вперед. Бесцельно двигаться — туда-сюда, взад-вперед. Впрочем, он хотя бы еще может видеть огни — там, внизу. Хотя для него они, наверное, ничего не значат.
Наконец нашлось укромное местечко. Донна достала завернутый в фольгу кусок гашиша и закурила гашишную трубку. Тяжело осевший рядом Боб Арктур, казалось, ничего не замечал. Он весь испачкался, но она знала, что тут он ничего поделать не в силах. Скорее всего, он даже об этом не догадывался. Все такие, подумала Донна, когда переламываются.
— Вот. — Она нагнулась к нему, чтобы подкачать. Но он и ее не заметил. Сидел, скорчившись, терпя судороги в животе, блевал и пачкался, трясся. Безумные стоны складывались в какую-то жуткую песнь.
Туг Донна вспомнила одного своего знакомого, который видел Бога. С ним тогда было примерно так же — он стонал и плакал. Правда не пачкался. Тот парень увидел Бога в обратной прокрутке после кислотного вояжа; он тогда экспериментировал с мощными дозами растворимых в воде витаминов. Ортомолекулярная формула которая предположительно должна была поддержать и усилить работу мозга резко ускорила его и синхронизировала. В результате парень вместо того, чтобы просто немного лучше соображать, увидел Бога. Вот уж было удивление.
— Думаю, — сказала Донна, — мы никогда не знаем, что нам уготовано.
Боб Арктур застонал и ничего не ответил.
— Ты знал одного чудака по имени Тони Амстердам?
Ответа не было.
Донна сделала затяжку и стала созерцать рассыпавшиеся внизу огни; она нюхала воздух и прислушивалась.
— После того как он увидел Бога ему стало по-настоящему хорошо, и было хорошо около года. А потом стало совсем плохо. Еще хуже, чем раньше. Потому что в один прекрасный день до него дошло, что больше он Бога не увидит. Ему предстояло прожить всю оставшуюся жизнь — десятилетия, может, лет пятьдесят — и больше не увидеть ничего, кроме того, что он все время вокруг видел. Того, что мы все видим. Ему стало еще хреновей, чем если бы он вовсе Бога не видел. Он рассказывал, что в один прекрасный день он просто взбесился — шизанул, начал проклинать все на свете и крушить у себя в квартире все подряд. Даже свой стереомагнитофон расколотил. Он понял, что дальше ему придется жить точно так же — ничего не видя. Без всякой цели. Быть просто комком плоти — скрипеть себе дальше, пить, жрать, гадить, спать, работать.
— Как и всем нам. — Это было первое, что сумел произнести Боб Арктур; каждое слово будто с трудом отрыгивалось.
— Именно так я ему и сказала, — подхватила Донна. — Я это особо подчеркнула. Мы все в одной лодке, и других это не обламывает. А он сказал: «Ты не знаешь, что я видел. Ты просто не знаешь».
Спазм буквально пронизал Боба Арктура. Когда судороги немного отпустили, он выдохнул:
— Он… рассказал, как это выглядело?
— Искры. Целый град искр. Типа как телевизор рванет. Искры поднимались по стене, летали в воздухе. А весь мир, куда ни глянь, был одно живое существо. И не было ничего случайного: все на свете соответствовало одно другому и случалось по причине, ради достижения некой цели в будущем. А потом он увидел дверной проем. Примерно неделю он видел его везде — у себя в квартире, на улице, когда шел или ехал в магазин. Проем всегда был одних и тех же пропорций, очень узкий. Он сказал, что проем был очень… очень приятный. Он именно это слово употребил. Он никогда не пытался туда пройти — просто смотрел на проем, потому что это было до жути приятно. |