— Ну, это всё филькина грамота. Я вам, господин Глейзерс, таких записей задним числом сколь хотите настрогаю.

— Почему вы так говорите? — с обидой в голосе отозвался Наум Карлович. — Журнал официальный, прошитый и опечатанный.

— Текс, исполненный внизу страницы, вылез за рамку, что даёт основание заподозрить, что приписка сия сделана позднее, иначе говоря, задним числом, — буднично заговорил Гаевский. — Обращают на себя внимание пустующие места в конце многих страниц, словно вы специально их оставляете для подобных записей. Между тем, вам прекрасно известно, что в документах строгой отчётности таковые пробелы недопустимы.

— Обстановка у вас тут довольно куцая… — проговорил Иванов, оглядываясь по сторонам.

— Ну и что? — не понял Глейзерс.

— А то, что презанятная картина получается: в вашей замшелой убогой конторе, где и крысе-то особо поживиться нечем, будто нарочно в ожидании такого удивительного предложения — купить за полцены одни из самых надёжных и доходных ценных бумаг — оказывается больше полумиллиона рублей. Я даже представить не могу сколько же это денег! И тут — ах, какое совпадение! — неожиданно заходит к вам совершенно незнакомый мужчина с пачкой облигаций и предлагает как раз такую сделку! Ну, чем не рояль в кустах? Хороший, белый рояль в кустах сирени! Он всегда там стоит… Ему там самое место! И полумиллиону рублей самое место в вашей конуре!

— Вам бы, господин Глейзерс, белил подкупить, штукатурочку подмазать, а то уж больно уголки в этой зале запачканы! — посоветовал Гаевский.

— А вы по уголкам не судите о достатке нашей конторы! — в запальчивости воскликнул Наум Карлович, обиженный, видимо, советом Владислава.

— Ну да, — кивнул Гаевский, — детский лепет какой-то! Вы хоть сами себя слышите, Глейзерс?

— По вашей конторе ревизия Госбанка, как я вижу, давно уже плачет, — мрачно, не поддерживая ёрничания напарника, уронил Иванов.

Наум Карлович, сдвинув мохнатые брови к переносице, уставился на сыщика ненавидящим взглядом. Агафон же, выдержав внушительную паузу, продолжил:

— И мне очень хочется посмотреть на вас, Наум Карлович, в ту минуту, когда ревизоры обнаружат полное несоответствие вашего рассказа представленной документации. Вы отдаёте себе отчёт в том, что не составит ни малейшего труда проверить ваши книги и свести баланс, который убедительно докажет, что означенного полумиллиона у вас никогда не было и быть не могло?

Иванов замолчал. Гаевский, убедившись, что коллега не желает более ничего добавить, сказал Глейзерсу почти ласково:

— Облигации эти ворованные. Не боитесь, батенька, пойти по делу как соучастник кражи?

— Какой кражи? — банкир явно испугался. — Ни о какой краже не знаю, ни в чём таком участия не принимал. Купил облигации у человека, назвавшегося Соковниковым двадцать второго августа… Я вам это уже сказал. Более сказать ничего не имею. И прекратите меня запугивать! Я не боюсь ваших угроз!

— Такой, значит, у нас разговор получается… Ну-ну, — Иванов поднялся, — Соковников, говорите, за границу собрался ехать… И появился здесь у вас двадцать второго августа… Ну-ну.

— Приходит человек, предлагает выгодную сделку… Почему я должен от гешефта отказываться? Я банкир, моё дело деньги зарабатывать. Ничего противозаконного я не совершал, и нечего на меня дохлых собак вешать!

— Не был у вас Соковников двадцать второго августа, — внушительно сказал Иванов, — и никаких облигаций в тот день вы не покупали.