— В 1810 году Сидор Ненастьев попал в некрасивую историю. Один из его приказчиков, обвинённый Ненастьевым в покраже, написал донос, в котором доказывал, что скопчество — суть антиправославная ересь, противная законам Божеским и человеческим, и Сидор Ненастьев, дескать, является активным скопцом. Всё для Ненастьева складывалось плохо, но таинственные заступники уж не знаю как, но сумели уговорить Государя вмешаться в дела столичной Уголовной Палаты и спасти купчину. В 1810 году появилось знаменитое повеление Александра Первого относительно того, чтобы никаких преследований и стеснений скопцам не чинилось.

— Этот монарший указ мне хорошо известен, — кивнул Шумилов.

— Вот и отлично, — подхватил Сулина, — значит мне меньше рассказывать. Сами скопцы времена с 1810 года по 1820 называли «золотым веком» своего вероучения. В то самое время, пока Сидор Ненастьев находился под следствием, Кондрашка Селиванов переехал на жительство в дом другого своего последователя, купца Андрея Кострова, стоявший на пересечении Знаменской улицы и Ковенского переулка. Соседний участок с небольшим двухэтажным домом принадлежал Михаилу Соковникову. Последний очень желал сманить «Второго Бога» на жительство к себе. Для этого Михаил сломал дом и на его месте возвёл свой «Горний Сион», особняк, призванный стать резиденцией Селиванова. Здание это стоит и поныне, проходя как-нибудь мимо, обратите на него внимание! В 1816 году Кондрашка переехал от Кострова к Мишке Соковникову.

— Всеволод Гаршин рассказывал, будто в этом доме Селиванов жил как царь во дворце, — Шумилов постарался направить рассказ служителя архива в интересующее его русло.

— Именно так и было. Там построили громадный тронный зал с золотым троном. И зал этот был разделен посередине перилами на две половины: для особей мужеска пола и баб. Уж извините, мужчинами и женщинами язык не повернётся этих особей называть.

— Почему появились эти перила? — не понял Шумилов. — Ведь скопцы проводят свои «радения», то бишь молитвы, совместно…

Сулина поднял на Алексея глаза. Взгляд его сделался неожиданно острым, он, похоже, увидел сейчас в своём визитёре нечто такое, чего не заметил раньше.

— Вы, Алексей Иванович, знаете толк в сём предмете… — как-то странно проговорил он и выжидательно замолчал. — Я вижу, вы человек отчасти подготовленный к разговору… Пришли ко мне не с бухты-барахты.

— Это точно, не с бухты-барахты, — согласился Шумилов. — Меня «скопческий вопрос» очень волнует, но толком я не знаю, где можно об этой секте разузнать, особенно историю ереси.

Видя, что рассказчик как-то странно заколебался, возможно, испытав сомнения в его словах, Алексей поспешил рассказать ему о смерти Николая Назаровича Соковникова, об исчезновении денег после его смерти и визите скопцов, потребовавших от наследника доли принимаемого наследства. Сулина слушал Шумилова очень внимательно, не сводя с него требовательного и острого взгляда. Вот уж воистину благодарный слушатель!

Убедившись, что Шумилов закончил, старый архивист неожиданно улыбнулся и проговорил:

— Теперь-то я понял, что вас привело ко мне. Давайте-ка прогуляемся по Английской набережной… на кораблики посмотрим… на людей поглядим… А то у нас тут, знаете ли, стены с о-о-очень большими ушами.

Эта фраза прямо-таки поразила Шумилова. Он не ожидал, что сотрудник Святейшего Синода может опасаться подслушивания на собственном рабочем месте! Что стояло за это странной конспирацией: боязнь тайной полиции? боязнь дворцовой агентуры? страх перед агентами скопцов? Алексею стало неуютно от собственных мыслей; он всегда считал себя человеком, твёрдо стоящим на фундаменте здравого смысла, но сейчас этот фундамент показался ему вдруг неожиданно хлипким.