— Эх, — вздохнул Бунинский, — далась тебе, Дмитрий Иванович, эта Марина. Чем тебе Ксения Годунова не хороша?

— Тем и не хороша, что Годунова. Мой народ ненавидит эту фамилию. Зря, что ли, выкопали Борисов гроб в Архангельском соборе и увезли на Сретенку в Варсонофьевский монастырь, там и закопали вместе с женой и сыном. Нет, Ян, ничего ты в этом не понимаешь.

— Может, и не понимаю, но мнится мне, государь, и от Марины добра не будет.

— Ты это выкинь из головы, дурак. Тебе приказано, езжай и добейся, чтоб ее отпустили.

— Постараюсь, ваше величество.

— Да не лезь в ссору с королем, напротив, стелись перед ним, обещай чего просит. Скажи, что я хотел отправить своих представителей на большой сейм, но теперь вот решил дождаться ясновельможного пана Юрия Мнишека, дабы поговорить с ним и обсудить кандидатов на сейм.

— Думаешь, он клюнет на это?

— А почему бы и нет? Ему позарез нужна моя армия против турок. Если коснется этого, посули, мол, готовы, с теплом двинем. Теперь о Мнишеке. Я пошлю ему сто тысяч на расчет с долгами, сто на приданое невесте, ну и сто же тысяч на наем жолнеров.

— Зачем тратиться на жолнеров, государь? Ведь у тебя есть стрельцы.

— Я не доверяю им, Ян. Да-да, не до-ве-ря-ю. В Кремле их около трех тысяч, и я все время чувствую себя, как на угольях.

— А Доморацкий и Маржерет?

— У Доморацкого всего сотня конных, у Маржерета рота. Разве это сила против стрельцов? Пусть Мнишек нанимает побольше жолнеров и закупает оружие.

Выходя от царя, Бучинский думал: «Чует, что паленым пахнет, а он с этой Мариной связался и все усугубляет». Но что делать? Дан приказ, надо ехать.

Что явилось неожиданностью для посла Бучинского, когда он встретился с королем, это то, что тот и не думал задерживать Мнишеков.

— Да ради Бога, пусть едет, я его не держу, — сказал Сигизмунд.

— Тогда отчего он не едет?

— Это его надо спросить.

— Он пишет, что его удерживают долги.

— Хм. Долги. Я дал по ним ему отсрочку.

— Странно, — удивлялся Бучинский.

Король не преминул заметить:

— Я предлагал вашему свату Власьеву достойную пару для царя, богатую, знатную, так он предпочел дочь этого банкрота Мнишека.

— Это решает царь, ваше величество. Власьев ни при чем. Честно признаться, мне тоже эта партия не по вкусу. Но что делать? Воля монарха все переваживает.

— Все ли?

— Все, — отвечал твердо. Бучинский, понимая, что это комплимент не только царю, но и Сигизмунду, он ведь тоже монарх.

Из Кракова Бучинский отправился в Самбор, радуясь, что король, в сущности, ничего не запросил, а вроде даже намекнул, что Мнишек этот надоел ему до чертиков, забирайте его поскорей. «Видимо, думает хоть с помощью царя выбить из него долги, — размышлял Бучинский, кутаясь в санях в тулуп от резкого северного ветра, бившего в лицо. — Ну что ж, пожалуй, в этом есть резон. Но каково Дмитрию? На троне едва держится, казну тратит направо-налево, бояре ропщут… пока. А тут еще эти Мнишеки гирей повисли. Не знаю, не знаю. Боюсь и загадывать».

Мнишек весьма радовался русскому гостю, в щедром застолье так и называл: дорогой друг. Еще бы не дорогой — триста тысяч привез.

— Царь беспокоится, почему вы не выезжаете? — допытывался Бучинский.

— Но как же ехать, дорогой друг, с пустыни руками. И потом, зима, негде и коней покормить будет.