— Весь Кремль надо обыскать. Весь.

Тут уже к новгородцам добавились сидельцы, выпущенные из тюрьмы. Эти заросшие, обозленные на власть люди шныряли по всем закоулкам и наткнулись-таки на Дмитрия.

— Вот он! Вот он! — вскричали торжествующе.

Стрельцы вскинули ружья, выстрелили и свалили двух человек, но бунтовщики не разбежались, позвали подмогу. Явились новгородцы с пищалями. Сотник Ус, не желая лишней крови, приказал стрельцам:

— Бросайте оружие или всех уничтожим!

Видя явный перевес у бунтовщиков, стрельцы побросали оружие. Лежащего на земле царя окружила ликующая, кровожадная толпа.

— А-а, попался, еретик, говори, кто ты и чей?

— Я сын царя Ивана Васильевича, — испуганно лепетал Дмитрий.

— Так мы тебе и поверили. Признавайся, кто ты?

— Дайте мне выйти на Лобное место… Спросите мою мать-царицу… Я должен обратиться к народу.

И тут подошел Иван Голицын, только что воротившийся из Вознесенского монастыря.

— Я только что от царицы Марфы, она сказала: он не мой сын.

— Ага-а, — завыла толпа, и Дмитрия начали пинать ногами, плевать в него, срамя последними словами. Содрали с него царское платье.

— Дайте мне говорить с народом, — умолял несчастный Дмитрий своих мучителей.

— Вот я дам тебе благословение, — крикнул Мыльников и вскинул к плечу ружье. — Нечего давать еретикам оправдываться.

И выстрелил. Самозванец был убит, и на него уже мертвого набросились сразу словно воронье, тыча в него алебардами, саблями, кинжалами.

— Тащи его, братцы, на площадь!

— Верно! Он просился туда. Айда!

И, ухватив за ноги, поволокли лжецаря к Фроловским воротам. Поравнявшись с Вознесенским монастырем, потребовали Марфу. Она явилась в окне.

— Говори, это твой сын?

— Нет, это вор, — отвечала та и отвернулась. Полуголое тело лжецаря вытащили к Лобному месту, бросили на землю. Потом от торговых рядов принесли прилавок и положили тело на него. Сюда же вскоре приволокли труп Басманова и положили рядом. Добровольные глашатаи вопили:

— Глядите, люди добрые, на вора Гришку Отрепьева, обманом захватившего царский престол. Вот он злыдень, покаран Богом!

А между тем по Москве трещали выстрелы, слышались крики, звон колоколов. Это шли сражения возле казарм поляков. Находился в осаде и Посольский двор.

Князь Шуйский призвал к себе племянника Скопина-Шуйского:

— Миша, скачи к Посольскому двору, разгони чернь. Извинись перед послами; скажи им, что Лжедмитрий низвергнут и что их — послов — мы не дадим в обиду.

Отправив племянника, Шуйский тут же разослал посыльных во все концы, чтобы останавливали кровопролитие:

— Говорите, что лжецарь разоблачен, что он уже на позорище на Красной площади. Что это был Гришка Отрепьев, расстрига.

Воейков притащил из кремлевской мастерской страшную маску-«харю» и водрузил ее на лицо лжецаря и воткнул в рот трубку:

— Вот пусть теперь поиграется. Ха-ха-ха.

А толпа все прибывала, толпилась возле трупов. Кто-то из женщин плакал, глядя на все это:

— Ведь добрый же был царь.

Негромко переговаривались:

— Да он ли это?

— Нарочи, че ли, лицо-то «харей» закрыли?

— Я слышал, что он бежал.

— А тогда кто это?

— Да мало ноне народу побили. Ежели б царь, он бы в царском был, а то голяка поклали. Любуйся срамотой.

18. Торжество и тревоги Шуйского

17 мая 1606 года оказался жарким днем для Москвы.