Здесь осуществлялись проекты, достойные таких безумцев, как доктор Моро и доктор Джекил. Не вышел ни один пресс-релиз с выражением искреннего соболезнования безработным чокнутым ученым Уиверна, никто не предлагал программ переподготовки, а поскольку большинство их обитало на базе и составляло довольно замкнутое сообщество, никто из горожан не знал, куда они исчезли. Здесь царило запустение, но оно могло быть камуфляжем, за которым кипела напряженная работа.
Добравшись до перекрестка, я остановился и прислушался. Когда луна снова вышла из-за облаков, я описал полный круг, изучив не только все дома и черные провалы между ними, но и мрачные комнаты за окнами. Иногда во время ночных прогулок по Уиверну я был уверен, что за мной следят. Но это был не хищник, жаждавший встречи со мной, а скорее прятавшийся в тени соглядатай, жадно интересовавшийся каждым моим движением.
Я научился доверять своей интуиции. На этот раз она подсказывала, что за мной никто не следит. Я был один и оставался незамеченным.
«Глок» вернулся в кобуру, но моя влажная ладонь еще долго ощущала прикосновение ребристой рукоятки.
Часы, тикавшие на моем запястье, показывали девять минут второго.
Я отошел с улицы в тень магнолии, отстегнул от пояса сотовый телефон, включил его и сел на корточки, прижавшись спиной к шершавому стволу.
У Бобби Хэллоуэя, моего лучшего друга в течение семнадцати с лишним лет, было несколько номеров. Самый тайный из них знали всего пять человек, и на этот звонок он отзывался в любое время дня и ночи. Я набрал номер и нажал кнопку «передача».
Бобби взял трубку после третьего гудка.
— Что-нибудь важное?
Хотя я был уверен, что в этой части Мертвого Города больше никого нет, но все равно говорил вполголоса.
— Ты спал?
— Нет. Ел кибби.
Кибби — средиземноморское блюдо из говядины, лука, кедровых орехов и трав, завернутых в лепешку из сырого теста и быстро, но хорошо прожаренных.
— И с чем ты их ел?
— С огурцами, помидорами и маринованными овощами.
— Хорошо, что я позвонил не тогда, когда ты занимался сексом.
— Ты сделал хуже.
— Ты так серьезно относишься к кибби?
— Серьезнее некуда.
— Меня прихлопнуло, — сказал я, что на языке серферов означает быть смытым большой волной и потерять свою доску.
— Ты на берегу? — спросил Бобби.
— Я фигурально.
— Лучше не надо.
— Иногда приходится, — ответил я, намекая на то, что кто-то может прослушивать его телефон.
— Ненавижу это дерьмо.
— Пора привыкнуть, брат.
— Испортил мне аппетит.
— Я ищу пропавшую сигару.
Сигара — это ребенок; данное слово обычно, но не всегда является синонимом слова «кренгельс», которое означает малолетнего серфера. Джимми Уинг был слишком мал для серфера, но он действительно был ребенком.
— Сигару? — спросил Бобби.
— Очень маленькую сигару.
— Снова играешь в Нэнси Дрю?
— С головы до ног, — подтвердил я.
— Как, — сказал он. Обычно на данном участке побережья один серфер так обзывает другого, но в тоне Бобби мне почудилась нотка искреннего отвращения.
Внезапный хлопок заставил меня вскочить на ноги прежде, чем я сообразил, что источником звука была птица, усевшаяся на ветку над моей головой. Козодой или гуахаро, одинокий соловей или печной иглохвост, но уж никак не сова.
— Бобби, дело серьезнее некуда. Мне нужна твоя помощь.
— Ничего серьезного на суше не бывает.
Бобби живет далеко от города, на южной оконечности бухты, и серфинг — его призвание, профессия и дело жизни, основа его философии, не просто любимый спорт, но культ. |