Однако, как ни упрашивали Ригоберто с Лукрецией, Фончито не передал им никаких подробностей разговора. Он ограничился поверхностными замечаниями: упомянул, например, про запах кошачьей мочи, пропитавший всю церковь («Папа, ты что, не почувствовал?»), хотя священник и уверял, что котов там нет и никогда не было, а в ризницу даже забредают мышки.

Ригоберто быстро догадался, что за два часа разговора между Фончито и Пепином произошло нечто странное, даже, возможно, нехорошее. Иначе для чего же священник четыре дня ускользал от объяснений под самыми нелепыми предлогами — как будто боялся рассказывать об этой беседе. Ему все время мешали какие-то встречи, дела в приходе, прием у епископа, визит к доктору для осмотра неизвестно какой болячки. И тому подобные глупости, только чтобы не встречаться с родителями Фончито.

— Ты ведь ищешь отговорки, лишь бы не рассказывать мне, как прошел ваш разговор с Фончито? — не выдержал дон Ригоберто на пятый день, когда Пепин наконец соизволил ответить на телефонный звонок.

Несколько секунд трубка молчала, а потом Ригоберто услышал удивительный ответ.

— Да, Ригоберто. Откровенно говоря, да. Я морочил тебе голову. Я должен сказать тебе такое, чего ты никак не ожидаешь, — загадочно произнес падре О’Донован. — Но поскольку деваться некуда, давай уже обсудим это дело. Я приду к вам на обед в субботу или в воскресенье. Какой день вам больше подходит?

— Суббота. По субботам Фончито ходит обедать к своему другу Пессуоло. Из-за твоих слов, Пепин, я не буду спать до самой субботы. А уж Лукреция — тем более.

— Меня бессонница не отпускает с тех пор, как я встретился с твоим сыночком, — невесело ответил священник. — Ну что ж, Ушастик, тогда увидимся в субботу.

Падре О’Донован был, вероятно, единственным священнослужителем, который передвигался по лимским проспектам не в автобусе или маршрутке, а на велосипеде. Он говаривал, что это его единственный спорт, но упражняется он так прилежно, что всегда чувствует себя в прекрасной физической форме. К тому же крутить педали ему нравилось. За этим занятием святой отец размышлял, сочинял проповеди, писал письма, составлял распорядок дня. Конечно, ему приходилось все время быть начеку, особенно на перекрестках и светофорах, на которые в этом городе никто не обращал внимания; водителями управляло не желание доставить свой транспорт в тихую гавань, а скорее стремление разделаться с пешеходами и велосипедистами. Однако священнику невероятно везло: более чем за двадцать лет разъездов по городу на двух колесах О’Донован лишь однажды угодил в аварию — без серьезных последствий — и угнали у него всего лишь один велосипед. Изумительный баланс!

В субботу около полудня Ригоберто и Лукреция, поглядывавшие с балкона, увидели падре О’Донована: святой отец яростно крутил педали, приближаясь к их дому по набережной Пола Харриса. Супруги вздохнули с облегчением. Задержки и отговорки священника представлялись им настолько странными, что они уже боялись, как бы О’Донован в последнюю минуту не выдумал еще какой-нибудь предлог, чтобы не пересказывать свой разговор с Фончито. Что такого могло произойти в церкви Бахо-эль-Пуэнте, из-за чего старый друг не хочет поделиться своим открытием?

Хустиниана спустилась вниз: сказать привратнику, чтобы он позволил падре О’Доновану занести велосипед в подъезд, подальше от угонщиков. Священник и служанка вместе поднялись на лифте. Пепин обнял Ригоберто, поцеловал Лукрецию в щечку и попросил разрешения отлучиться в ванную чтобы вымыть руки и лицо, — он приехал весь в поту.

— Сколько же ты добирался на своем драндулете от Бахо-эль-Пуэнте? — спросила Лукреция.