|
Так, скажем, вид некоторых полян, которые не сплошь заросли травой, напоминал мне о ее животе, округлые пригорки — о ее груди, в очертаниях некоторых лужаек мне виделся ее профиль. Если дорога начинала петлять между двумя округлыми холмами, мне виделись раздвинутые ноги Чечилии, лежащей на спине, и казалось, что между холмами проходит щель ее лона и машина бежит как раз к этой щели. Но после того как гигантская Чечилия, ставшая землей, поглотила и меня, и машину, и все окружающее, перспектива вдруг изменилась, вместо двух холмов появилось четыре, и не стало ни ног, ни лона — так, обычный пейзаж, и ничего больше. Вдобавок, как я уже говорил, я и сам не знал, куда ехал; мне казалось, что я пытаюсь догнать что-то такое, что, сколько ни старайся, не догонишь. Это что-то всегда оставалось впереди — то в той вот группе деревьев, то на том холме, то на той насыпи, то на том мосту, но, добравшись до деревьев, до холма, до насыпи, до моста, я видел, что там ничего нет, и должен был из последних сил устремляться в погоню за новой обманчивой целью. И все это время, несмотря на бредовое состояние, вызванное бессильной яростью, меня ни на минуту не покидало ясное и четкое ощущение, что Чечилия тут, рядом со мной, близкая и в то же время недоступная.
Не знаю, сколько времени я так ехал — без цели, наугад выбирая дорогу на развилках, то и дело возвращаясь назад, километры и километры, то вдоль моря, то среди леса — может быть, час. Внезапно на какой-то дороге посреди просторного поля, окаймленного рядами тополей, я резко остановился и повернулся к Чечилии:
— Я хочу сделать тебе одно предложение. — Какое? Пока я ехал, я об этом не думал. Но последние дни и сегодня утром, перед свиданием с Чечилией, я думал об этом все время, и потому мне казалось, что то, что я скажу, должно прозвучать совершенно естественно: — Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Я увидел, что она посмотрела на меня без удивления, со спокойным недоверием.
— Ты хочешь, чтобы мы поженились? — Я уже давно об этом думаю, и сейчас, по-моему, самое время. Она смотрела на меня, а я испытывал в это время головокружительное и сладостное ощущение человека, который после долгих колебаний бросился наконец в бездну. Я схватил ее за руку и торопливо произнес: — Ты станешь моей женой, и мы переедем к моей матери. Ты, наверное, не знаешь, но я ведь богат. — Богат? — Да, вернее, мать богата, но раз мы будем жить у нее на Аппиевой дороге, ее богатство станет и моим, то есть нашим.
Она ничего не отвечала, и я заговорил снова.
— Мы поженимся со всей возможной пышностью. Бракосочетание в церкви, подарки, конфеты, цветы, приемы и так далее. Сразу же после уедем в свадебное путешествие на север, например в Скандинавию, или на юг, в Египет. По возвращении твоя жизнь совершенно переменится. Ты станешь дамой высшего римского общества — вроде тех, что ты видишь иногда на виа Венето или на площади Испании. Она продолжала молчать, и я со все возрастающей яростью, сжимая ей руку, возобновил свою речь: — У нас будут дети, я хочу много детей. По тебе видно, что ты можешь нарожать сколько угодно. Я сделаю тебе двух, трех, четырех, восьмерых — в общем, сколько захочешь.
Ее молчание начало меня беспокоить, и я резко спросил:
— Ну что ты об этом думаешь?
Она наконец-то решилась и медленно произнесла: — Я не могу ответить тебе вот так, с налету. Мне нужно подумать. — Подумай. Можешь ответить мне завтра, послезавтра. Когда захочешь. А тем временем, — добавил я внезапно, — мы прямо сейчас поедем к матери, и я представлю тебя как свою невесту. |
