—  А разве не всегда одинаково?

—  О нет, всегда по-разному. Бывают дни, когда не так хорошо, но сегодня было хорошо.

—  А что значит — хорошо?

—  Разве это объяснишь? Женщина чувствует, когда хорошо, а когда нет. Знаешь, сколько раз я кончила?

—  Сколько?

Она подняла руку, показав три пальца, и сказала: «Три»; потом снова закрыла глаза и легонько ко мне при­жалась; при этом движении в ее лице с опущенными рес­ницами мне снова почудилось то ироническое выраже­ние, которое я заметил раньше. «Так, может быть, — по­

169

Альберто Моравиа

думал я, — может быть, я и в самом деле сумел познать ее на этот раз до конца, до самого конца, так что не осталось в ней для меня никакой тайны, никакой скрытой от меня жизни». Но я не мог знать этого точно и потому не мог наслаждаться своей победой: об обладании может знать все лишь тот, кем обладают, а не тот, кто обладает. И я снова, сильнее, чем когда-либо, ощутил невозможность настоящего обладания, несмотря на всю полноту физи­ческого слияния. Мне хотелось спросить: «А с кем луч­ше — со мной или с Лучани?», но еще раз почувствовал, что не в силах произнести имя актера. Вместо этого, сам не знаю почему, я спросил:

—   Это правда, что Балестриери умер в твоих объяти­ях, в то время как вы занимались любовью?

Я увидел, что она, не открывая глаз, слегка поморщи­лась, словно почувствовала на своей коже надоедливое прикосновение мухи. Потом пробормотала:

—  Ну зачем тебе это?

—  Нет, ты скажи, это так или нет?

Она по-прежнему лежала, закрыв глаза, и у меня было ощущение, что я допрашиваю сомнамбулу.

—   Не совсем так, — сказала она. — Ему действитель­но стало плохо, когда мы занимались любовью, но умер он позже, когда мы уже кончили.

—  Ты просто не хочешь сказать мне правду.

—   Почему? Я говорю правду. Я очень тогда испуга­лась. Я думала, он умер, но, к счастью, он пришел в себя и дошел до постели.

—  Значит, вы были не в постели?

—  Нет.

—  А где?

—  А тебе что, все надо знать?

—  Ну так где?

170

Скука

—  На лестнице.

—  На лестнице?

—  Да, ему мог прийти каприз в любой момент и в любом месте. Мы только что кончили заниматься любо­вью в комнате, что на антресолях, и спускались в студию, потому что он собирался меня рисовать. Я шла впереди него, и вдруг ему захотелось меня взять, и он взял меня прямо на ступеньках. Но знаешь что?

-Что?

—   После того как он почувствовал себя плохо и я по­могла ему снова подняться наверх и лечь в постель, он некоторое время лежал с закрытыми глазами. Но потом постепенно пришел в себя и, подумай только, захотел взять меня снова, в третий раз! Но я не захотела. Мне и так казалось, что я лежу с мертвецом, и мне было страш­но. В конце концов ему пришлось с этим смириться, но он очень рассердился. Иногда я думаю, что он и умер-то, потому что рассердился.

Стало быть, подумал я, Балестриери действительно хотел покончить с собой. Мне казалось, что я вижу их на ступеньках, как они размыкают объятия в самый разгар любви, и старый художник, держась обеими руками за перила, карабкается по ступенькам на антресоли и пада­ет на постель, а потом этот полутруп снова вдруг садится на постели и протягивает к Чечилии руки.