— Я не собираюсь болтаться на виселице, чертово отродье!

Он смерил ее ледяным взглядом, в котором читался его яростный нрав.

— Тебе и твоим приятелям следовало подумать об этом раньше.

— Заткнись, козел! — побледнев, завопила она как торговка и бросилась на него, сжав кулаки, колотя его ногами и обзывая такими словами, которые ему не приходилось слышать со времен армейской службы.

— Черт побери! — увернувшись от ее ногтей, царапавших его щеку, Рейн схватил девушку за запястья, вывернул ей руки и придавил всем своим телом к сиденью. — Черт возьми, утихни! Я не собираюсь причинять тебе боль — если, конечно, ты сама меня не вынудишь к этому — и в мои намерения не входит отправлять тебя на виселицу, во всяком случае до тех пор, пока я не узнаю, почему ты хочешь моей смерти.

Она сглотнула, но ее тело по-прежнему оставалось напряженным, а дыхание — неровным.

— Тогда куда… куда же ты меня везешь?

Он пристально посмотрел на нее, заметил страх, который она старалась скрыть, почувствовал, как она дрожит, увидел, что, хотя у нее старая нищенская одежда, ее лицо и руки чисты, дыхание нежно, а волосы блестят. От нее пахло щелочным мылом, но к нему примешивался и нежный запах женщины.

— Как тебя зовут?

— Я скажу тебе перед тем, как спустить курок. У него на щеке заиграл мускул.

— В самом деле?

У нее стал еще более испуганный вид, но она ничего не ответила, а только с отвращением посмотрела на него своими холодными голубыми глазами. Как она ни пыталась выглядеть крутой, она не соответствовала образу типичной бродяжки или портовой девки. Даже речь ее звучала как-то не так. Временами она говорила языком лондонских подворотен, но то и дело ее слова звучали вполне утонченно.

Ему стало интересно, каким было ее прошлое, кем она, черт побери, была. И какое отношение все это имеет к нему.

Она застонала под его тяжестью, и Рейн немного отодвинулся.

— Я спрашиваю: куда ты меня везешь? — она бросила на него сердитый взгляд, но он почувствовал, что девушка снова дрожит. Он наблюдал, как она берет себя в руки, как ее глаза становятся темнее, как опускаются, чтобы скрыть беспокойный взгляд, густые черные ресницы, как при вздохах ее грудь касается грязного рваного кафтана.

— В Стоунли.

Едва эти слова слетели с его губ, как девушка перестала бороться.

Стоунли. Она посмотрела на человека, носившего это имя, и ей пришло в голову, что и дом, и его хозяин — оба — излучают одинаковую тревожную смесь красоты, силы и жестокости. Хотя последние два года она следила за всеми перемещениями виконта, она знала только его привычки, но не его самого.

Она видела, что он красив, но вблизи оказалось, что в нем есть что-то большее. Он излучал силу, жесткую чувственную мужественность, заставлявшую других мужчин казаться хрупкими рядом с ним. И еще он нес в себе опасность. Смертельную опасность излучала каждая мышца, каждая жила его большого крепкого тела.

Она не угадала в нем этого, когда наблюдала, как свободно он двигался в своем безупречно сшитом сюртуке с бархатной отделкой и лосинах из буйволовой кожи, за небрежностью, с какой он носил белоснежный галстук. Тогда она этого не угадала, а теперь было слишком поздно.

Джо изогнулась под ним и вздрогнула, почувствовав, с какой легкостью он удерживает ее.

— Я вдвое больше тебя, можешь перестать сопротивляться.

Она почувствовала силу его мышц, когда он прижимал ее к алой бархатной обивке. Большие сильные руки, державшие ее за запястья, не давали ей пошевельнуться, но при этом — странное дело — ей не было больно. Он не бил ее, хотя она безусловно дала ему повод. Но это ни о чем не говорило.