Драгана говорила книжно, по–учёному, но это была её сознательная лекция; она хотела бы внушить спокойствие и уверенность товарищам по борьбе, вселить в них веру в справедливость и даже великое благородство их миссии.

Ёван Дундич, умевший из любой ситуации извлекать что–нибудь смешное, вдруг заговорил о знакомом банкире:

— Мой старик после налёта американцев на Белград вдруг стал увеличивать свои капиталы и теперь разбух, как паук. И стал жадным, не даёт мне под малый процент деньги. Вот будет потеха, если я щёлкну его «большой дозой»!..

Он повертел в руках «Импульсатор», будто забыл, где на нём прячется эта самая большая доза. Драгана сказала:

— Я знаю этого старика…

— Так вы же и привели меня к нему! — воскликнул Дундич.

— Будьте осторожны с большой дозой; с ним может случиться истерия, и он будет плакать. Его помощники позовут врачей, и они увезут его в психушку. Мы лишимся своего друга в финансовом мире.

— Ну, хорошо! — воскликнул Дундич. — Я зайду в «Альфабанк», — он там рядом, — и хлопну по башке Арона; он тоже заведует банком, и он — старший внук нашего старика. Что вы на это скажете? Они у нас деньги забрали, и заводы, и все богатства, а мы их по черепку лучиком. То–то будет славно.

И Дундич громко рассмеялся. А Драгана заметила:

— Против Арона не возражаю. Мы ещё ни на ком не испробовали большую дозу. Но заметили: евреи более стойкие к нашим лучам; есть и такие, — чаще всего из молодых, — на которых обычная доза и совсем не действует. И всё–таки, я не советую угощать его большой дозой. Он молодой, пусть живёт. Облучённый и обыкновенной дозой, он станет другим: жадность из него вон вылетит.

Самолёт заходил на посадку. Славяне скоренько собрались и первыми спускались по трапу.

Драгану встречал Савва Станишич. Он был младший из трёх братьев: русоволосый, синеглазый, с непросыхающей улыбкой, мужчина лет сорока. Драгана так же его горячо любила, как и дядюшку–адмирала, и маме своей, и отцу говорила: хороших дядюшек подарила мне природа! Я как вспомню, что они у меня есть, так и жизнь становится веселее. Она при этом вспоминала биографию Сергея Есенина — у него тоже было трое дядюшек. О них он писал: «Дядья мои были ребята озорные и отчаянные. Трех с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел и очень крепко держался за холку. Потом меня учили плавать. Один дядя (дядя Саша) брал меня в лодку, отъезжал от берега, снимал с меня бельё и, как щенка, бросал в воду. Я неумело и испуганно плескал руками, и, пока не захлёбывался, он всё кричал: ”Эх! Стерва! Ну, куда ты годишься?“. ”Стерва“ у него было слово ласкательное».

Партизаны во главе с Дундичем ехали на трёх такси, а дядюшка усадил Драгану в заднем салоне своего лимузина и сам сел с ней рядом. Говорил:

— Матушка ждала тебя, но её срочно вызвал твой отец. У него там какой–то раут, и ему нужно быть на нём с супругой. Ну, ничего; я надеюсь, тебе не будет у нас скучно.

Тронул её за плечо:

— А ну, племянница, — сказал на манер Тараса Бульбы, встретившего своих сыновей, — повернись ко мне, и я разгляжу тебя получше. Ты ещё не вышла замуж, а уже стала настоящей дамой.