О, непривычна она к такому обращению, аж передернуло. Заботливый Золотницкий немедленно осведомился:

– Мария Антоновна, вы замерзли?

– Нет! – вскинулась Мурочка.

– Вот и отлично, – Сорокин ушел в кабинет, пригласив с собой Кольку.

Акимов, получив от Муравьевых объяснения, убедился, что мужики ни капли не солгали – и с чего им было лгать? В самом деле, ничего не видели, исключая то, что машина была «точно не черной».

– А номер, цвет номера не заметили? – спросил Сергей.

Сын, подумав, почти уверенно сообщил, что как раз номер был черный.

Отец согласился:

– Пожалуй, да.

На этом пришлось закончить, более Муравьевы ничего определенного сказать не могли. Гражданка Симонова показала, что возвращалась из центра и очень спешила по домашнему делу, поэтому очень быстро догнала Пожарского. Ну, почти догнала, поскольку он спешил еще больше.

– Почему вы так решили? – уточнил Сергей.

Женщина пояснила:

– Он опередил меня довольно сильно. Как-то очень ускорил шаг, чуть не на бег перешел, и все время поглядывал на часы.

– Наверное, увидел сына?

– Кольку-то? Не могу сказать, лично я его не разглядела. Но Игорь Пантелеевич на проезжую часть, знаете, прям выскочил.

– Вы не видели, откуда взялась машина?

Симонова, подумав, заявила, что машина умчалась в сторону области.

– Вот как. А появилась откуда? От жилых домов, или из дачного поселка?

– Знаете, откуда ни возьмись. А удар такой был, что ужас. Игорь Пантелеевич аж подлетел и покатился кубарем.

– Цвет машины не заметили?

– Вроде бы блестящая, мне показалось, что серебристая.

– Номерной знак не запомнили?

– Это я точно помню – черный. И номер… вроде бы, знаете, заканчивался на единицу. Да-да, восемьдесят один!

– Точно ли?

Женщина призналась, что почти уверена:

– Но вы лучше не пишите восьмерку, а вот единицу отметьте.

– Марку машины не припоминаете?

Симонова лишь руками развела:

– Тут, извините, не разбираюсь. В войну полуторку водила, но сейчас столько этой мелочи развелось, так и шныряют под ногами. Красивая легковая машина, а вот марка – простите, не знаю.

В своем кабинете капитан Сорокин пытался разговаривать с Колькой.

Непростое это было дело. Вот был бы перед ним взрослый мужик, можно было бы предложить ему приободриться, ну, там «соберись, тряпка», на худой конец, рюмку водки налить. Но ведь перед капитаном сидел не прожженный уркаган. Случилась беда с отцом – и вот уже Колька никакой не взрослый, не ученый жизнью и уже судимый малолетка, а на самом деле потерянный мальчишка. Он только что видел, как в мирное время пострадал его отец, фронтовик, прошедший плен, концлагерь, несправедливые гонения, возродившийся к жизни, ставший практически незаменимым человеком в своем деле. И, конечно, в семье. Мальчишке этому было трудно, больно, плохо, он мало что соображал. Николай Николаевич все-таки умудрился выяснить обстоятельства несостоявшегося семейного застолья и теперь пытался помочь припомнить в самом деле увиденное.

– Понимаю, непросто. Но уж сделай милость, тезка, попробуй еще раз. Вы с Ольгой были в квартире одни.

– Да.

– Собрался дождь, Оля предложила отцу отнести зонт.

– Да.

– И ты отправился, с зонтом, подошел к дороге, на той стороне его увидел. Он тебя увидел и, наверное, ускорил шаг?

– Так.

– В это время полил дождь.