Когда кончалось вообще все, он приезжал к своим, и маманя подсовывала то носки, то исподнее, то свои компоты-соленья, которые закручивала в промышленных масштабах. На этом удавалось продержаться, но недолго.

Вот и теперь Колька, шаркая стоптанными ботинками, ждал милую фею, лишь по совместительству кассиршу.

Внести взносы в профсоюз, долги раздать — и все равно что-то да останется. Главное, успеть к Цукеру починить ботинки. Левый давно вопиёт о каше, вот-вот развалится, но Ромка, чудо-мастер, его приструнит, и он доживет-таки до зимы, а там и на помойку можно.

Да если бы только в ботинке дело, еще и Ольга требует культуры. Причем не той, что под боком, а чтобы непременно в центре, как минимум в «Ударнике».

Ее по-человечески понять можно, она пусть и дельная, но все равно девчонка, обязаны быть фитюльки, да розовый дым в голове. Придется тратиться на кино-мороженое-туда-сюда. И если сам Колька к культуре со всем пониманием, то ботинок левый поездок в культурной электричке и культурном метро не переживет.

Потому-то Татьяну Макаровну Колька высматривал в окошко с крайним нетерпением, лелея надежду оторвать получку пораньше. Признаться, он сам неоднократно так проделывал, задача нехитрая. Пригладить вихры, построить на физиономии простодушное выражение, с этим всем попасться на глаза кассирше, вежливо поздороваться, справиться о здоровье — ну а там и до главного дойдет. Она женщина одинокая, родных никого не осталось, с радостью пригласит на чай в бухгалтерию, закрытую для всех. И пораньше выдаст деньжат хорошему мальчику, только попросит никому не говорить.

Колька в сотый раз выглянул в окно — нет, не видать ни кассирши, ни даже проклятущей этой комиссии.

Быстрей бы уж заявилась эта комиссия, а то Ваню жалко — он за весь коллектив переживает. Директор училища Семен Ильич Казанцев, замполит Егоров Петр Ионович, комендант общаги, она же завхоз, Асеева Раиса Александровна — бывалые люди и по этой причине перед лицом любого начальства сохраняют полное спокойствие.

А Ваня Белов по молодости и неопытности страдает болезненной ответственностью. Сам переживает до потери сна и аппетита и Кольке дышать не дает. Сейчас тихо, потому что он куда-то ускакал — может, на поиски красной дорожки под ножки высоким гостям. А как вернется, то обязательно занудит, елозя по ушам:

— Лично вас прошу, Николай Игоревич, чтобы все, то есть прямо все… слышите?

— Слышу.

— …было в полном порядочке!

— Иван Осипович, все и так…

— …а то вот придет товарищ Казанцев, а прямо под ногами ветошь какая-то брошена.

«А то Ильич тряпок не повидал» — думал Колька и отбивался:

— Ветошь не брошена, а положена как раз для того, чтобы при входе копыта вытирали. И вообще, что это за рабочие помещения, где все стерильно? Если чисто, то, стало быть, тут сплошные лентяи, которым нечего делать, кроме уборки.

Огрызаясь, Колька все-таки делал, как просили. Он Ваню Белова уважал, старался не хамить, не желая портить ему никудышные интеллигентские нервы.

А ведь есть куда более важные дела, чем уборочки и показуха! Ведь с набором в этом году полный швах, уродов набилось, что хоть все бросай и беги. Колька с высоты своих прожитых лет и опыта видел, что молодое поколение никуда не годится. Нет, он со временем не стал старым ворчуном, и для подобного утверждения были все законные основания.