Он отправился на первый этаж, где располагалась учительская. На площадке в сотый раз глянул в окно — настроение тотчас скакнуло вверх: а вот и дорогая Татьяна Макаровна, а вот и зарплата!

Вот она, золотенькая, серебряная, во двор заходит, несомая в толстенькой сумке!

«Ура-ура» — на радостях Колька, пользуясь тем, что никто не смотрит, скатился по перилам и, посвистывая, отправился в учительскую, которая соседствовала с бухгалтерией, она же и касса. Жаль, что Макаровна не так быстро ходит, сама она худенькая, а ноги после голодухи опухшие, как у слона — но это ничего, медленно, да верно. Главное, не пропустить момент, когда по коридору прошаркают долгожданные шаги.

Колька открыл дверь учительской и сразу увидел того самого чокнутого Маркова. Правильно говорят: помяни черта — он и появится. Спрашивается, что этому типчику тут делать? Тем более что там и нет никого.

— Учащийся Марков, что это вы забыли в помещении педсостава? — весело спросил Колька.

А тот вел себя прямо по-хозяйски, точно помещение им самим выстроено. Завершив разговор, он пристраивал на рычаг телефонную трубку. Положил ее, поднял глаза — пустые, без малейшего выражения, запавшие, в черных кругах — и молча вышел. То есть ни здрасте, ни до свидания, нахально, без тени смущения и даже глядя сквозь наставника.

В другое время можно было поддаться соблазну и навтыкать ему от души. Но сейчас, во-первых, настроение было хорошее, во-вторых, надо отыскать эти чертовы плакаты. О каждом болване думать — многовато чести болванам.

Колька принялся шуровать в поисках, и мысли в голове текли снисходительные и спокойно-беззлобные: «Ну и что? Чувствует себя человек как дома — уже хорошо, дома-то своего нет, вот и не соображает… Что тут воровать? А телефон… ну что телефон? Может, любимой девушке звонил, договаривался о встрече» — по поводу последнего пункта вообще не Кольке кого-то судить. Сам не раз так делал, используя служебное средство связи в личных целях.

Да куда они задевали эти проклятые плакаты?

Он все шарил и шарил по всем углам, стараясь все-таки шуршать потише, чтобы не пропустить Макаровну. Порылся в одном шкафу — ничего, во втором — есть, но не то, что надо, в третьем много всего, и все ненужное. По наитию заглянул за занавески — и вот они, отыскались наконец. И кто их только туда запрятал? Вот скобари! Как получили, так и берегли для дорогих гостей, совсем новехонькие, краска чуть не мажется.

Колька развернул один плакат, второй. Полюбовался на образцово-показательных, потому и ненастоящих токарей — это которые читают инструкции, заправляют гимнастерки в брюки, не болтают и во время работы думают лишь о работе. Глянул на часы — и насторожился. А что происходит, товарищи? Почему в коридоре по-прежнему тихо? Ни шагов, ни разговоров. Даже если ползком, кассирша давно должна была добраться до рабочего места.

Отставив пока плакаты, Колька вышел в коридор, постучался в бухгалтерию, подергал дверь — не ответили.

«Совсем плоха тетка, еле ползает. Или получка богатая и сумка тяжелая. Пойти помочь?» — решив так, Колька отправился во двор.

Он вышел из дверей, и перед ним открылась такая дичайшая картина, что он моментом оглупел и сразу не смог понять, что делать. А прежде услышал вскрик и звук, как если бы свалилось что-то мягкое. Потом увидел, как по утоптанной земле ползет кассирша Татьяна Макаровна, тихо стонет и сучит необутой ногой по земле, нащупывая слетевшую опорку.

Рядом никого не было, лишь уже за воротами спокойно, ничуть не торопясь, уходил дефективный Марков.

Позднее вспоминая обо всем, Колька ужасался: как он мог так себя вести, с его-то мозгами, с его опытом? Тупо озираясь по сторонам, он зачем-то плюхнулся на землю метров за пять до лежащей женщины, пополз к ней, как под обстрелом.