Он обернулся через плечо и увидел бледное с прозеленью, покрытое крупной испариной лицо бородача.

— Кому тяжело, может отойти, — ни к кому персонально не обращаясь, сказал Глеб. — Я должен его перевернуть, чтобы… Должен перевернуть, словом.

— Ничего, — хрипло выговорил Вовчик и вымученно улыбнулся. — Мы в морской пехоте и не такое видали. А уж в институтской анатомичке…

Он замолчал — похоже, воспоминание об институтской анатомичке не прибавило ему бодрости. Глеб слегка отодвинул его локтем, поправил норовящую съехать винтовку, наклонился еще ниже, чувствуя тяжелый запах крови и сырого мяса, и, взявшись за ветхую телогрейку, перевернул проводника на спину.

— Да, — тяжело и глухо, будто камень уронил, сказал Гриша.

Вовчик за спиной у Глеба издал хриплый булькающий звук, сильно оттолкнул стоявшего на дороге Тянитолкая и бросился прочь. Впрочем, далеко он не убежал — остановился у ближайшей сосны, уперся в нее лбом и обеими руками и стал издавать звуки, которые обычно издает человек, выворачиваемый наизнанку. Очевидно, того, что лежало в кустах перед Глебом, Вовчик не видел ни в морской пехоте, ни даже в институтской анатомичке.

Стараясь не морщиться, Глеб снял с дерева отсеченную голову и аккуратно положил рядом с трупом. Теперь, если не знать, в чем дело, можно было решить, что у Пономарева просто разрезано горло — широко, от уха до уха. Покрытое потеками высыхающей крови бледное лицо с широко разинутым беззубым ртом и остекленевшими глазами казалось чужим и незнакомым. Распахнутая телогрейка позволяла всем желающим убедиться, что из тела извлечены внутренности, но даже не это было страшнее всего. Хуже всего остального были бурые от крови бедренные кости, торчавшие из оборванных у самого паха штанин. От таза и до самых коленей мяса на ногах Пономарева не было — остались только эти кости да кое-где кусочки мышечной ткани, которые убийце не удалось соскоблить. Выглядело все это так, словно кто-то очень тщательно, никуда не торопясь, поработал острейшим ножом.

— Ножом, — сказал Глеб.

— Что?! — вскрикнула Горобец.

— Это сделали ножом, — повторил Глеб. Обернувшись, он увидел Евгению Игоревну — она стояла в стороне, повернувшись спиной к страшным кустам, и смотрела на него через плечо испуганно расширенным глазом. — Хорошим ножом, острым. На костях глубокие царапины.

— Точно, ножом, — подтвердил Гриша, а молчаливый Тянитолкай кивнул, соглашаясь с коллегами.

— Да пошли вы все! — неожиданно заорал Вовчик, отталкиваясь от дерева и бросаясь к ним. Он остановился перед Глебом — глаза вытаращены, лицо серое, как сырая штукатурка, ко лбу прилипли чешуйки сосновой коры, — схватил его за отвороты куртки и принялся трясти, как грушу. — Каким еще ножом?! Кто — ножом?! Ну, кто?! Тигры? Волки? Ты? Я? Кто?! Может, этот оборотень-людоед, про которого он нам вчера рассказывал?!

Тянитолкай неожиданно вынул руки из карманов и без предупреждения отвесил Вовчику звонкую затрещину, от которой тот выпустил Глебову куртку, отлетел на два шага и с трудом устоял на ногах. Восстановив равновесие, он некоторое время стоял, прижав ладонь к покрасневшей щеке, и моргал вытаращенными, бессмысленными, как у больного животного, глазами. Выглядел он при этом до смешного нелепо — крупный, очень сильный мужчина, с лицом незаслуженно обиженного ребенка и густой русой бородой, — но никто не засмеялся, потому что всем было не до смеха.

Наконец в глазах Вовчика появилось осмысленное выражение.