|
Мгновение они смотрели друг на друга — почти в упор. У мавра были ослепительно белые белки глаз и выбритые до синевы щеки. Сарацин поднял лук, но потом опустил и отступил от бойницы. Дьедоне мысленно перекрестился и возблагодарил Небесные силы за отсрочку. Стрелять из этой позиции вниз было неудобно, пришлось бы высовываться по пояс, и рисковать фатимидский воин не стал. Вместо него в бойнице показался другой — гораздо старше, в красном халате поверх кольчуги, с крючковатым носом и тоже в чалме. Он быстро и цепко глянул в лицо брату Дьедоне, потом вдаль, скомандовал что-то и тоже скрылся. Монах интуитивно потянулся к эфесу меча, но тут же отпустил и схватился за лестницу. Оставалось не более ярда. Сверху что-то зашуршало. Последнее, что увидел брат Дьедоне, это было поднимающееся в прорезе бойницы ведро, которое кто-то с обнаженным торсом держал в войлочных рукавицах. Ведро опрокинулось, и в лицо монаху полетела прозрачная, зеленовато-желтая струя кипящего оливкового масла. Шлепок. Монах попытался увернуться, но все произошло слишком быстро. Глаза пронзила дикая боль, и они перестали видеть, кожу обожгло и стянуло, плечи и руки задергались сами собой, кисти разжались. Брат Дьедоне полетел вниз, на спину, громко хрустнув о землю. Задергался и затих, устремив невидящий взгляд в голубое небо. Брызги масла долетели и до брата Сезара, обожгли руки, просочились через кольчугу к спине, но, главное, он успел наклонить голову и спрятать лицо. Через бойницу высунулась рогатина, уперлась в верхнюю перекладину, и чьи-то сильные руки рывком оттолкнули лестницу от стены. Лестница накренилась, потеряла упор и рухнула вбок на землю. Вместе с ней на землю полетел брат Сезар, стукнулся и потерял сознание. Конец боя прошел без него. Куда успешнее шла борьба у ворот святого Стефана. Рыцарь Годфруа де Сент-Омер с оруженосцем и еще десятка три человек работали на таране. Мощное ударное бревно совсем недавно было мачтой галеры. Боевой конец его, именуемый в просторечье «бараном», загодя оббили железом. — И! Крестоносцы изо всех сил оттягивали подвешенное на канатах бревно назад. Поперечная балка, к которой крепились канаты, натужно скрипела. — Е! Бревно отпускали, и оно, как гигантские качели, летело навстречу стене, усиленное людскими руками. — Ру! Железный наконечник ударялся в каменную кладку. Брызгали в сторону обломки камней, сыпался песок, ползли и ветвились ощутимые трещины. — Са! От каждого удара содрогалась не только стена, но и все вокруг. Казалось, земля качается, как при землетрясении. — Лим!!! Вокруг Иерусалимской стены работало с полдюжины таранов. Особенно хорошо ломать стену получалось у отряда Танкреда. От усталости, ритмичного раскачивания и грохота ударов у Годфруа кружилась и гудела голова. Казалось, что все вокруг кружится в неистовом хороводе. Он чувствовал себя щепкой, которую вертят и швыряют волны о камни. — Господин Годфруа! Рыцарь едва успел отпрянуть в сторону, как сверху брызнуло горящей смолой. В этот момент им двигала скорее обостренная за время войны интуиция, чем испуганное предупреждение слуги. По бокам таран был хорошо защищен от стрел и камней бревнами и жердями. Сверху его прикрывал навес, обшитый сырыми шкурами. Но под лившейся с крепостной стены рекой «греческого огня» не выдерживали даже они. Крыша навеса вместе со шкурами медленно тлела, грозя загореться и вспыхнуть от ветра. Через зазоры в навесе то и дело капала горящая смола. Внутри становилось жарко, как в бане. Графу Готфриду Бульонскому с верхней площадки берфруа хорошо было видно, как продвигается сражение по всем фронтам. До стены оставалось совсем немного. С наспех наращенной смотровой башни на стене прицельно стреляли мусульманские лучники. Граф уже хорошо различал выражения лиц и различия в снаряжении у защитников на стене. Здесь были не только сарацинские воины-фатимиды, но и множество горожан, помогавших оборонять свой город. |
