|
Но, перевернув корзины и полки, они нашли пищу важнее — настоящий, пшеничный хлеб и куриные яйца. Гуго проламывал пальцем скорлупу и пил их прямо сырыми. Сразу прибавилось сил. — Эй, Роже, позови мон даумазо Эктора, пусть тоже поест. Пора и вам позаботиться о своем благе. Разрешаю вам выбрать дома. — Спасибо, монсеньор, но я с Вами! — Спасибо, мой друг! Гуго протянул свой меч оруженосцу: — Воткни в дверь, он все равно затупился. Мондмуазьо Эктор, второй меч! Меч был воткнут в дверь дома — знак того, что рыцарь его застолбил. Не без помощи оруженосцев Гуго де Пейен взобрался верхом на Мистраля. Жеребец тут же стал пританцовывать, просясь в бой. Глава седьмая. Перелом Солнце склонилось к западу, жара начинала спадать. Но резня в святом граде Иерусалиме только разгоралась. Искренне уверенные в своей правоте, распаляемые гневом и жаждой наживы, «пилигримы войска Христова» заполняли древние улицы, жгли, грабили и разоряли все на своем пути. Несчастные горожане, будь то греки, армяне, арабы, сирийцы или иудеи — все находили свой конец под мечами и секирами крестоносцев. Какую веру не исповедал бы ты: ислам, иудейство, христианство — ничто тебя не спасало. Все, кто находился внутри городских стен, считались неверными или еретиками. Что сказать? Крестоносцы фанатично любили Христа, но их любовь мало походила на любовь Христову... Граф Раймунд Тулузский замешкался дольше всех. Его провансальцы все еще штурмовали цитадель города — башню Давида, а Танкред с Готфридом уже делили Иерусалим. Харам-аш-Шериф был все-таки взят воинами Танкреда. Удивительно, но когда крестоносцы перелезли через стены и открыли изнутри ворота, ведущие на Храмовую гору, Танкред взял под свою защиту мусульман, прятавшихся в мечетях. Он отдал свои знамена в знак того, что дарует им жизни. Сложно сказать, почему безжалостный фанатик и головорез оказался сентиментален. Может, близость святых мест разжалобила его сердце, а, может, сокровища Храмовой горы не позволяли ни на что отвлекаться. Но, скорее, думалось всем, Танкред просто хотел заработать на работорговле. Десятки тысяч безоружных мусульман легко превращались в безанты. В башне Давида укрывался эмир Ифтикар эд-Даула с остатками своего гарнизона. Надо отдать должное, мусульмане сражались, как львы. Раненые львы, загнанные в угол клетки. Кровь лилась с обеих сторон. Когда же из бойниц и окон башни узрели страшные истязания, творимые повсюду, Ифтикар эд-Даула решил сдаться в обмен на свою жизнь. Рискованное решение для того, кто был знаком с вероломством франкского войска. Но граф Раймунд согласился и не тронул отряд. Эмир в легких доспехах поверх роскошных одежд ехал впереди на белоснежном арабском жеребце. Позади — тяжелая конница и ряды пеших солдат. Бросалось в глаза то, что великолепные боевые кони были ничуть не хуже тех, которыми владели рыцари крестоносцев. Раймунд даже засомневался, за кем бы осталась победа, если бы холеная, сытая конница мусульман сразилась с ними в поле. Яффские ворота открылись, выпуская поверженного владыку со свитой. Как только последний сарацин вышел из ворот, внутрь города хлынули провансальцы. До Яффских ворот — западной части Иерусалима, Гуго в тот день не добрался. Сперва он свернул в проулок, заплетенный корявыми лозами винограда. Маленькие улочки, переулки и тупики змейкой расходились между стен домов и садов, ныряли вверх-вниз. Кое-где они переходили в каменные лестницы и резкие спуски, а известно, что лошади не могут спускаться по ступеням вниз. На одной из таких улочек, Мистраль чуть не застрял между каменных стен, густо обвитых плетями бугенвилий. Пришлось разворачивать лошадей и искать улицы шире. Гуго поймал себя на том, что испытывает странное чувство после зачистки дома. Шевалье ощущал, казалось бы, неуместное смущение. Неожиданные мысли лезли в голову и не давали покоя. |
