Аргон покинул КСП и побежал по целинной земле, вплотную примыкавшей к границе. Тут, на густой побелевшей траве кое-где отчетливо темнели отпечатки. Но дальше, в поле, на оледеневшей стерне Аргон резко сбавил и, наконец, застопорил. След пропал. Скрыт льдом, не источает запаха. Туда-сюда мечется собака, крутится вокруг собственной оси. Визжит, скулит, глаза полны страдания.

Страдал и Смолин.

— Сидеть, Аргон! Отдохни.

Послушался, сел. Но не отдыхает. Продолжает страдать. На какое-то мгновение Смолину стало страшно за Аргона. Двенадцатичасовой след — неимоверно трудная, почти непосильная задача. Может быть сорвана высшая нервная деятельность и тем самым вся условно-рефлекторная работоспособность собаки.

Много хороших мыслей приходит нам. Но не всегда мы успеваем превратить их в доброе дело. Внутренний голос предупреждает в критические минуты поступать так, а не этак, но мы часто глухи к нему, И чем больше побед и удач, тем менее мы осторожны.

Аргон просился в бой, и Смолин поднял его, бросил вперед. Отдохнувшее обоняние действовало недолго. Уже через километр собака снова заметалась, завертелась на месте, заскулила, была необычно возбуждена. И в движениях пропала разумная расчетливость, они стали хаотичными. Возьмет след и сейчас же потеряет, мечется вперед и назад. Измучила и себя и Смолина. К счастью, начался лес. Здесь нет льда, лужи не замерзли и отпечатки хорошо сохранились на сырой земле и прелых листьях.

Последние километры Аргон пробежал резво, уверенно, как в лучшие дни. След вывел на железнодорожную станцию, на глухие запасные пути. Нарушителя извлекли из кучи старых шпал. Странно вел себя Аргон во время задержания. Раньше он остервенело бросался на пойманного. Теперь и не приблизился. Беззлобный, поджав хвост и сложив уши, остановился метрах в трех и не собирался идти дальше. Вроде был скован страхом.

Смолин так был встревожен переменой в Аргоне, что тоже не проявил интереса к нарушителю, доставившему ему столько хлопот. Сдал конвоирам — и забыл. Все внимание Аргону. Жалко ему было смотреть на пса. Дрожит от напряжения. Много раз поощрял его Смолин командой «хорошо», усаживал, давал отдохнуть, гладил, успокаивал — ничего не помогало, Не угасала возбужденность, будто защемило, заклинило какой-то тормоз.

Нарушитель пойман, а собака все еще скулит, визжит, мечется, плохо воспринимает команду. Вот, кажется, и случилось то, о чем предупреждал майор Николаев и во что не хотел верить Смолин.

Да он и сейчас не верил в непоправимую беду. Нет никакого нервного срыва. Просто переусердствовал Аргон, устал. Через день, два войдет в норму.

Прошло три недели, а собака не только не вошла в норму, но сильнее страдала. Невроз развивался катастрофически. Двигательная возбудимость приняла хаотический характер. Аргон беспрерывно порывался куда-то бежать, вертелся на месте. Вставал на задние лапы, бросался на ограду питомника. Когда Смолин подвигал ему кормушку, пес или отворачивался, или скрывался в будке. Когда же убирал кормушку, собака вдруг вспоминала, что голодна, и тянулась к пище.

Аргон, всегда такой общительный, любивший раньше во время походов спать с солдатами на сеновале, теперь чуждался людей. Как подойдет кто-нибудь из пограничников, он поджимает хвост и убегает в будку.

Через два месяца приступы невроза стали затихать. Но он стал терять слух. И было от чего. Сколько раз бандеровцы били его прикладами автоматов по голове! Сколько нервных нагрузок вынес мозг собаки!

Смолину приходилось отдавать команды собаке криком. Но скоро и крик перестал доходить до ушей Аргона. Понимал только жесты. Потом стало отказывать и зрение. В пяти шагах стоит от своего друга — и не узнает.

Целыми днями, спрятав голову, дремлет в будке. Выйдет, поест — и опять в свое убежище.

Все ясно, но Смолин не мог и подумать о расставании с Аргоном.