Через пятнадцать минут Смолин был на границе. Остановился поодаль от людей и, не снимая Аргона с лошади, подошел к капитану, доложил по всей форме о своем прибытии.

Начальник заставы с нескрываемым раздражением кивнул на Трещотку, понуро поджавшую хвост, и на удрученного Канафьева.

— Наши бывшие знаменитости заблудились в трех соснах, забыли, где у сапога носок, а где каблук. Покажите им, старшина, как надо прорабатывать след. Надеюсь, ваш Аргон в полном порядке?

Смолин ответил как можно скромнее. Он щадил самолюбие Канафьева.

— Не могу точно сказать, товарищ капитан. Собака есть собака, в душу ей не заглянешь. Она еще молодая. Опыта никакого не имеет. Первый раз в боевых условиях будет работать.

— Действуйте! Утрите нос этим… зазнайкам.

Презрительный окрик начальника никак не подействовал на Смолина.

Он крепко верил в мастерство Канафьева. Его веру и уважение к товарищу не могли поколебать никакие слова, тем более несправедливые. А то, что капитан Бакрымов не вполне справедлив, это было слишком очевидным. Канафьев в пограничных делах разбирался хорошо. Каждому есть чему поучиться у него. Начальник заставы, видимо, не успел разобраться в обстановке и в сердцах обвинял во всем следопыта его Трещотку.

Смолин подошел к Канафьеву, стоящему в стороне, молча подал ему руку, крепко, с чувством, сильнее, чем всегда, пожал ее и осторожно спросил:

— Ну, что тут у тебя стряслось? В чем загвоздка?

Канафьев тихонько, чтобы капитан не услышал, выругался и пнул ногой Трещотку.

— Барышня виновата, будь она неладна. Гулять надумала. И без всякого предупреждения. Самое подходящее время выбрала. Выручай, брат.

Невеселое было настроение у Смолина и до этих слов Канафьева, но после них и вовсе стало ему нехорошо. Сейчас, в период пустовки, Трещотка не только бесполезная собака, но и опасная. Увидев ее, почувствовав, кобели обычно теряют голову и отказываются работать по следу. Всё. Уйдет нарушитель. Оскандалился Канафьев, и Смолин оскандалится.

Многие тайны поведения собаки Смолин еще не освоил, но эту, с помощью Николаева, он давно открыл.

— Плохи наши с тобой дела, друг, — сказал он сержанту. — Не надо было Трещотку выпускать из вольера, раз у нее такое дело. Теперь и мой Аргон взбунтуется.

— А ты все-таки попробуй. Другого выхода нет. Нарушителя ловить-то надо.

— Попробовать можно, но бесполезно. Анализатор обоняния у моего Аргона сейчас работает в сторону твоей Трещотки. Закон природы, ничего не попишешь.

— Не теряй драгоценного времени, Саша.

— Ладно, не ворчи. Тебе сейчас надо помалкивать в тряпочку, а не указывать. Убери свою барышню куда-нибудь подальше. Отошли ее на заставу. Так будет лучше всего.

Понося Трещотку, сержант удалился в темноту. А Смолин тем временем подошел к лошади. Аргон сидел в своей люльке на двухметровой высоте и, казалось, ничуть не был обеспокоен присутствием Трещотки. Почему? Откуда у него такая сверхсобачья дисциплинированность? Не слышит? Не чует? Быть этого не может Слух у Аргона превосходный — метров за двести слышит приближение человека. Чутье тоже острое. Должен он, по расчетам Смолина, почувствовать Трещотку, встревожиться. Тем не менее почему-то спокоен. Неужели условный рефлекс послушания оказался сильнее безусловного, врожденного? Нет! Таких чудес, говорят специалисты, не бывает. Посмотрим!

Смолин подвел лошадь вплотную к контрольно-следовой полосе, где нарушитель оставил свои следы, и сдержанно, не позволяя внутреннему беспокойству прорваться наружу, обычным голосом подал команду;

— Ко мне, Аргон!

Ни секунды не колеблясь, собака, перемахнув через борт ивовой люльки, спрыгнула на землю и, возбужденно дрожа, села у ног следопыта.