От двери черного хода раздался голос Николь:

— Фейт! Ты здесь? Это я!

Похороны состоялись в конце следующей недели. Николь все организовала. Она убедила викария, что хотя Ральф и не был прилежным прихожанином, он вполне заслуживает того, чтобы быть похороненным на церковном кладбище рядом со своей женой. Николь выбрала гимны и договорилась обо всем с гробовщиком. Николь нашла и переписала все адреса и телефонные номера друзей Ральфа, записанные на клочках бумаги, конфетных обертках и полях книг. Она всем позвонила и отправила телеграммы. Во время службы деревенская церковь была заполнена до отказа. После похорон Николь пригласила всю компанию в коттедж, где Элизабет уже приготовила стол.

Квартиранты поглощали огромное количество бутербродов, печенья и пива. Элизабет наклонилась к Фейт и прошептала:

— Она проснулась, тетя Фейт. Пойдем посмотрим на нее.

Фейт поднялась следом за ней наверх. Кристабель лежала в переносной колыбельке в спальне Ральфа и зачарованно смотрела широко открытыми глазами на оклеенные обоями стены. Элизабет наклонилась и взяла дочь на руки.

— Давай-ка познакомимся с тетушкой Фейт. — Она осторожно передала малышку из рук в руки. — Тетя Фейт, присмотри за ней, пожалуйста. Мне надо ненадолго спуститься вниз, а то этот итальянский граф совершенно замучил бедного папу разговорами о сельскохозяйственных субсидиях.

Элизабет закрыла за собой дверь. Держа малышку на руках, Фейт села в кресло. Она догадывалась, что Лиззи заметила слезы, блеснувшие в ее глазах, и тактично поспешила уйти. Фейт не знала, отчего она плачет — то ли от горя, то ли от почти забытого удовольствия держать на руках младенца, но была рада этой небольшой передышке после череды мучительных и изматывающих дней.

Она вытерла глаза рукавом и с восхищением посмотрела на Кристабель: на эти согнутые пальчики с крошечными перламутровыми ноготками, на приподнятую верхнюю губу. Такое миниатюрное совершенство! Взгляд синих глаз встретился с ее взглядом, задержался на мгновение и уплыл в сторону. Фейт все еще иногда мечтала о том, чтобы родить собственного ребенка. Как бы безжалостно она ни подавляла в себе это желание, время от времени оно прорывалось на поверхность.

Дверь открылась, и вошел Оливер.

— Я принес еще одну шаль. Боюсь, как бы она не замерзла.

Фейт потрогала щечку Элизабет тыльной стороной ладони.

— Я думаю, все в порядке, Оливер.

— Все равно, лучше ее укрыть. Лиззи сказала, что она чихает. Вдруг она простудилась? — Он с тревогой склонился к дочери, взял ее на руки и поднес к окну. — Мне кажется, у нее лицо покраснело. Видите, Фейт?

— С ней все в порядке, Оливер, честное слово. — И чтобы отвлечь его от родительских забот, она спросила: — Ты подумал о моем предложении?

Он улыбнулся.

— Вообще-то, дело уже завертелось, поэтому я надеюсь, вы не передумаете.

«В нем каким-то необъяснимым образом сосуществуют ранимость и практичность, щедрость и прижимистость», — подумала Фейт. Впрочем, чему здесь удивляться, если вспомнить, что он сын Гая и Элеоноры. Опасения Фейт, что брак Оливера и Элизабет окажется неудачным, несколько развеялись. Конечно, судить еще рано, но, по-видимому, амбиции Оливера и идеализм Лиззи — качества, которые в другой ситуации сочетались плохо, — отлично уживались в вопросе сохранения усадьбы Комптон-Деверол и заботе о дочери. К тому же молодых супругов явно влекло друг к другу.

— Я поручил это дело юристу. Он обещал подготовить все бумаги как можно быстрее. — Оливер внимательно посмотрел на Фейт. — Вы точно согласны? Не передумали? Такие перемены…

— Я не передумала, Оливер, — твердо сказала она.