— Включите свет. Я не могу больше в темноте!

Джош попытался сесть, хотел слезть с этого стола (стол прозекторский, как у патологоанатома, вот точно!) и сам пошарить по стенам — должны же у них быть включатели! Не дали, удержали за плечи.

— Джозеф, спокойней. Ты же оперативник. — Не женщина, мужчина в возрасте, судя по хриплому, тяжелому баритону. И руки на плече тяжелые. — Ты давал клятву Света. Ты знал, что в случае необходимости должен будешь отдать Балансу свою жизнь. Но сейчас твоя жизнь нам, хвала Свету, не нужна, никто ее с тебя не требует. Нам всего лишь нужны некоторые твои воспоминания. Ты и так уже сделал много — самостоятельно вычислил опасного преступника. Ты герой. Но нам нужна еще самая малость. Балансу угрожает опасность. А свет включен, и яркий — мы в лаборатории. Только ты, Джозеф, этого не видишь. Понимаешь, на что я намекаю?

— Нет…, - беспомощно помотал головой Джош. Свет включен? Лабораторные люмо-шары и белизна стен? Может, повязка на глазах? Отбросив одеяло, Джош принялся лихорадочно ощупывать лицо. Но никакой повязки, конечно, не было. Долго молчали, а потом тот мужчина сжалился:

— Ты ослеп, Джозеф.

— Нет, нет… Нет! Неправда. Я вам не верю. Включите свет, пожалуйста…

— Джозеф, мне жаль. Мы сочувствуем. Но у нас есть специалисты…

— Нет!

— Джозеф…

— Прекратите… Я вам не верю… Этого не может быть.

Джош стряхнул чужие лживо-участливые руки с плеч. Сел. И заплакал в этой своей темноте, когда свет не включишь, как ни старайся. И тогда мягкие пальцы прикоснулись к его вискам и легонько нажали.

— Джозеф, мне очень жаль. Но это очень важно. И это поможет нам всем — и тебе, и Верхнему. Ты сильный, ты выдержишь. А потом будешь долго отдыхать. Мы тебе поможем. Свет любит тебя…./

— Джош, господи, что ты на полу-то делаешь? Цезарь, брысь! Не мешай! Джооош! — Мэвин голос с трудом пробился сквозь муть воспоминаний. Джозеф сообразил, что да, действительно лежит на полу. И да, это выглядеть несколько странно.

— Мэв? Ты уже пришла? — совершенно по-глупому поинтересовался Джош, приподнимаясь на локтях. Боевая подруга суетилась рядом, но пока с помощью не лезла — видать, не знала, как подступиться. Цезарь же, вопреки 'брысканьям' Мэвы, внес свою лепту в неприятную комичность ситуации. Вот он хозяину решил помочь — со всем старанием. То есть тыкался в ноги, лизал в лицо, вилял хвостом (опять же в лицо — и как он так умудряется?) и порыкивал, намекая на необходимость принять более приличествующую человеку и хозяину позу. Ну и уже встать с пола. А это было сложно.

Но Джош справился. Сложил нелепое, отяжелевшее тело пополам — сел. Кряхтя, как столетний старик, перетек на кровать — каких-то десять сантиметров не дотянул, вот нелепица!

— Что случилось, Мэв?

Цезарь, разумеется, запрыгнул на кровать, под бок, вслед за хозяином. Раз ночью брали в постель, значит, уж днем просто грех не полезть, куда не просят — небось решил, поросенок этакий. Или думает: это его новая обязанность — сопровождать хозяина под одеяло?

— У тебя нужно спросить. Прихожу, с порога ко мне кидается Цезарь, скулит и тянет меня в комнату — всю штанину брюк обслюнявил, паразит! И тут ты, весь такой на полу, меня чуть кондрашка не хватила! Думала, совсем… того. Так что изволь объясниться.

— Прилег отдохнуть, — мрачно отмахнулся парень. А патриций Гай Юлий определенно обнаглел: улегся привольно, без стеснения, привалив Джоша своим, в общем, не маленьким весом. Большие, теплые 'глаза'. Сталкивать на пол мохнатого оккупанта Джош не стал, вместо этого приобнял и потрепал мягкие уши — потом Кшиштоф будет ругаться и плеваться, что 'такого пса спортил', отучил от главной собачьей заповеди — на мебель нельзя!

— Понятненько.