Без малейшего разбега, быстрей глаза, будто подброшенный пинком, урод прыгнул на всадника.

    Но того недаром сызмала изнуряли воинским трудом.

    – А-а-ахс… – пропел меч, и две половинки чудища упали на траву по обе стороны дрожащего коня.

    – Так вот! – удовлетворенно воскликнул витязь, одним движением соскакивая с седла наземь.

    Ведьмак попятился от него, и витязь усмехнулся. Сорвав пук вялой травы, он протер клинок на всякий случай – сталь даже не замутнилась,– вложил его в ножны и тронул сапогом перерубленное наискось тулово:

    – Ну страхолюдина… – протянул с омерзением.

    И тут судорога свела витязю спину.

    Страшно закричав, он упал на траву, забился, брызжа слюной. Руки в толстых рукавицах молотили по земле, ноги быстро-быстро дергались, пропахивая борозды в рыхлой почве.

    – Бедняк ты бедняк! – с искренней жалостью промолвил ведун, сунул руку за пазуху и вытянул нож с белой костяной ручкой.

    Взмах – крик в горле витязя перешел в клекот, потом – в хрип и наконец затих. Затихло и тело.

    Ведун тщательно обтер замаранный кровью нож и положил на траву.

    – Добрый был бы воин,– сказал он, обращаясь то ли к себе, то ли к витязеву коню.

    Жеребец подошел в хозяину, потрогал губами белое, сведенное спазмом лицо и фыркнул.

    Ведун развязал суму, вынул оттуда засушенную тыковку и еще свинцовый, грубо отлитый сундучок. Взяв нож, отсек от мертвого чудища шмат с пол-ладони, ловко, лезвием, забросил в тыковку, тыковку заткнул и упрятал в сундучок.

    – Сделал дело, гуляй… – пробормотал ведун сам себе и свистнул.

    Мохноногая лошадка прибежала на зов. Ведун вскарабкался в седло и потрусил к оставленной челяди.

    Небольшой отряд ждал, перегородив тропу.

    Увидя колдуна, старшой, детина на крупной вороной кобыле, двинул навстречу. Бляхи на его панцыре [3] сияли зерцалами, но рожа – мрачней тучи.

    – Что? – спросил, приглушая голос.

    – Сделано,– коротко ответил колдун.– Плата?

    Старшой молча бросил мешочек. Губы воина кривились, брови хмурились грозно. Но пегобородый его и в грош не ставил.

    – Слушай сюда! – сказал колдун.– Лешака не тронь. Ни железом, ни рукой не тронь. Забросай ветками и сожги. Место обозначь и вели, чтоб трижды семь лет обходили кругом. Господина своего можешь забрать. Чист.

    – Мертв? – спросил старшой, вздрогнув.

    Колдун не ответил.

    Повернув лошаденку с тропы, поехал прямо в чащу. Казалось, ветки раздаются в сторону, пропуская его.

    – Эй! – неуверенно крикнул старшой.– Что Ругаю сказать?

    Колдун вроде как не услышал. Старшой проводил его ненавидящим взглядом, но ни сделать что, ни сказать злое – не решился. Ведьмак, разорви его…

    * * *

    И опять ничего не произошло.

    Дмитрий спокойно сидел в кресле, скользил рассеянным взглядом по стенам, сглатывал слюну от мерзкого вкуса зелья. Глеб тоже расслабился, даже глаза отвел…

    Тяжелое, дореволюционной работы кресло с грохотом врезалось в дверь, вышибло ее и застряло в проеме.

    Стежень, еще ничего не осознав, на рефлексе, отпрыгнул от стола, изготовился…

    Грошний стоял на полусогнутых ногах, а тело его огромным маятником раскачивалось-выгибалось взад-вперед, будто резиновое.