Проезжая по знакомым улицам, он подумал:

«Я-то помню город, а вот Питер, кажется, меня забыл. Здесь нет никого, к кому бы я мог зайти в гости. Скорее всего, люди, знавшие меня или моих родителей, еще живы, но они думают, что я мертв, им ничего не известно о моей новой жизни. А значит, нечего тревожить прошлое».

В гостинице, заполнив анкету на имя Федора Молчанова, Сиверов поднялся в номер, принял душ.

И, не дожидаясь, пока высохнут его коротко стриженные волосы, позвонил Быстрицкой.

– Ты уже приехал? – спросила Ирина.

Глеб рассмеялся:

– Я уже уехал и скоро вернусь.

– Когда?

– Не знаю, через день или два. Как там малыш?

– По-моему, он хочет у меня спросить, куда ты подевался, да только говорить не умеет.

– Ты это придумываешь, как все родители.

– Нет, я серьезно.

– И как ты поняла, о чем он хочет тебя спросить?

– По взгляду. У него глаза такие же, как у тебя.

Ты тоже, когда хочешь что-нибудь спросить, спрашиваешь взглядом и лишь потом говоришь.

Было немного странно сидеть в довольно уютном, но все-таки казенном номере и слышать голос женщины, с которой совсем недавно говорил с глазу на глаз, расспрашивать о ребенке, будто с момента последнего разговора прошла не ночь, а, как минимум, неделя.

«Ну что может измениться за одну ночь? – подумал Сиверов. – Был бы в Москве, весь разговор свелся бы к банальным фразам типа „доброе утро“ и „как дела“, и сегодняшний день ничем бы не отличался от вчерашнего».

– Ты еще не успел пожалеть, что уехал?

– Кажется, начинаю, – честно признался Глеб.

– Я не в обиде.

– Рад слышать – Знаю, тебе сложно жить с людьми. Ты привык быть один, привык все решать сам.

– Это один из моих малочисленных недостатков. Я действительно привык все свои проблемы решать сам, а тебе иногда хочется мне помочь.

– Я просто не успеваю этого сделать. Извини, но, кажется, малыш проснулся.

– Надеюсь, не я его разбудил звонком?

– Нет, что ты, я так отрегулировала телефон, что звонка почти не слышно, положила трубку на диван и смотрела на нее. Знала, что ты позвонишь. Лишь только лампочка замигала, сразу же и ответила.

– Мне никто не звонил?

– К счастью, нет. А то опять исчезнешь недели на две.

– – Не волнуйся, я уже морально готов послать любого, кто обратится ко мне по делу.

– Даже Потапчука?

Глеб задержался с ответом.

– Нет.

– Я же знаю, ты сорвешься по первому его звонку.

– Тебя это огорчает?

– Это твоя жизнь, по-другому ты не умеешь, Все, извини, малыш… – в трубке раздались короткие гудки.

Сиверов подошел к окну. Улица была довольно узкой, старой, и между высокими домами виднелась лишь неширокая полоска неба. Тучи ползли так низко, что казалось, будто они касаются коньков крыш и вот-вот проглотят печные трубы.

" Глеб провел рукой по волосам, они уже почти высохли.

«Самая погода ехать на кладбище, особенно, если учесть, что больше мне ехать некуда».

Он не стал сдавать ключ, просто отцепил увесистый брелок, чтобы не таскать лишнюю тяжесть, захлопнул дверь и вышел на улицу. Почувствовав, как ветер холодит руку. Сиверов вспомнил о порезе на куртке.

«Куплю новую!» – решил он.

Ветер словно выдул из города всех пешеходов, во всяком случае, улица, по которой шел Глеб, была пуста. Где-то высоко над головой хлопнула форточка, подхваченная сквозняком, жалобно зазвенело разбитое стекло.