– Ты что, ушел в отставку? Или тебя выставили?

Я изобразил подобие улыбки:

– Давай не будем об этом. Представь, что я такой же, как ты.

– Желаешь сменить тему? – она не повышала тона, но в голосе прозвучали свистящие яростные нотки. – Твою мать, Ковач… Кем ты себя считаешь? Прибыли на планету со своим гребаным ядерным оружием и своим гребаным военным опытом и… теперь захотелось поиграть со мной в кошки‑мышки? Хер тебе! На хер твой опыт. В лагере я чуть не умерла. Я видела, как умирают другие – женщины и дети. И мне плевать, что лично ты видел в своей жизни. Ответь на один вопрос. Почему ты больше не с Посланниками?

Огонь сам собой затрещал, и какое‑то время я смотрел в тлеющие угли. Перед глазами опять возникли взрывающие грязь лазерные трассы и изуродованное лицо Джимми де Сото. Мысленно я был там несчетное число раз, но лучше пока что не стало. Какой идиот придумал выражение «время лечит»? Наверное, рядом не было ни одного Посланника. Посланник носит свои воспоминания при себе. Жаль, их не изымают при увольнении в запас. Я спросил:

– Ты что‑нибудь знаешь про Иненин?

– Разумеется.

Конечно… Протекторату нечасто пускали кровь из носу, и если такое все же случалось, новость расходилась очень быстро. Даже на дистанциях космического масштаба.

– Ты был там?

Я кивнул.

– Но я слышала, что все погибли от вируса.

– Не совсем так. Погибла вторая волна. Полностью. Вирус внедрили поздновато, и накрыть плацдарм им не удалось. Но какая‑то часть заразы просочилась по сетям связи, поразив остальных наших. Мне повезло. Коммуникатор оказался разбитым.

– Твои друзья погибли?

– Да.

– Сам ушел в отставку?

Я отрицательно покачал головой:

– Списан по инвалидности. Признали негодным к службе. Точнее, так: «психофизиологическое несоответствие служебным обязанностям Посланника».

– Но ты сказал, что коммуникатор оказался сломан и…

– Я не пострадал от вируса. Так сложились обстоятельства, – я выговаривал слова медленно, борясь с вдруг нахлынувшими горькими воспоминаниями. – Ну, они устроили суд «по подозрению».

– Но обвиняли‑то высшее командование?

– Да, минут десять. Потом все сомнения отпали. Так я стал не способен к работе Посланника. Можно сказать, наступил кризис доверия.

– Очень трогательно. Жалеешь, что он закончился, да? – Вордени выглядела смертельно усталой. Похоже, тон разговора не соответствовал ее состоянию.

– Таня, я давно не работаю на Протекторат.

Она сделала протестующий жест:

– Твоя форма говорит обратное.

– Эта форма… – я коснулся пальцем черной ткани. – Форма – явление очень временное.

– Я так не считаю, Ковач.

– Шнайдер одет так же, – парировал я.

– Шнайдер… – она произнесла имя с сомнением. Вордени знала этого человека под именем Мендель. – Шнайдер – сукин сын!

Я взглянул в сторону пляжа, где пилот потрошил чрево челнока. Судя по производимому шуму, со всей яростью. Мой способ вернуть на место психику Вордени Шнайдер воспринял довольно неоднозначно. Наше приватное общение у костра понравилось бы ему куда меньше.

– Правда? А я было подумал, что вы с ним…

– Ну… – несколько секунд она смотрела на языки пламени. – Он красивый сукин сын.

– Вы были знакомы до раскопок?

Таня отрицательно качнула головой:

– До раскопок никто никого не знал.