Поговорить с Ноэли? Но для нее это не каприз, а предприятие. Она скажет, что любит его, и, несомненно, держится за все, что сегодня он может дать женщине. Я полюбила его, когда ему было двадцать три года. Неясное будущее. Трудности. Я любила его без всяких гарантий. Я отказалась от собственной карьеры. Впрочем, я ни о чем не жалею.

Понедельник, 7 декабря. Колетта, Диана, Изабель… И это я, никогда не любившая откровенничать! А сегодня вечером Мари Ламбер. У нее большой опыт. Я бы так хотела, чтобы она смогла все объяснить мне.

Вывод из нашего долгого разговора: я сама слишком плохо разобралась в нашей истории. Я знаю все наше прошлое наизусть, и вдруг оказывается, я ничего о нем не знаю. Она попросила меня изложить все коротко на бумаге. Попробуем.

Глядя, как работал папа в своем кабинете в Баньоле, я думала, что нет более прекрасной профессии, чем медицина. Но в первый же год моей учебы я была потрясена, переполнена отвращением, раздавлена этим повседневным кошмаром. Много раз я готова была сбежать. Морис был практикантом. С первого взгляда я прочла на его лице нечто, взволновавшее меня. Мы полюбили друг друга. Это была любовь безумная, любовь мудрая — словом, любовь. Пакт верности, который мы заключили, значил для него еще больше, чем для меня, ибо второе замужество его матери внушило ему болезненный ужас перед разрывами, расставаниями. Поженились мы летом 44-го. Заря нашего счастья совпала с пьянящей радостью Освобождения. Мориса привлекала производственная профилактика. Он нашел место в фирме «Симка». Это не было так тягостно, как работа участкового врача, и он любил своих рабочих пациентов. Масла для пола.

Послевоенный период разочаровал Мориса. Работа в «Симке» наскучила ему. Кутюрье, которому повезло с ординатурой, убедил его перейти вместе с ним в клинику Тальбо, чтобы работать в его группе и специализироваться. Возможно, — Мари Ламбер дала мне это понять, — я слишком ожесточенно возражала против его решения десять лет назад. Быть может, я и чересчур явно показывала, что в глубине сердца так и не примирилась. Но этого недостаточно, чтобы разлюбить. Какова действительная связь между переменой в его жизни и переменой чувств?

Она спрашивала меня, часто ли он упрекал меня в чем-то, критиковал? О, между нами бывали ссоры — мы оба вспыльчивы. Но до серьезных разногласий никогда не доходило. По крайней мере, я так считаю. Наша интимная жизнь? Я не знаю, в какой именно момент в ней исчезла прежняя пылкость. Кто из нас пресытился первым? Случалось, меня задевало его безразличие — отсюда мой флирт с Килланом. Быть может, причина его разочарования — в моей холодности? Мне она кажется второстепенной. Этим можно объяснить его связи с другими женщинами, но не утрату привязанности ко мне. И не его влюбленность в Ноэли.

Почему именно она? Если бы по крайней мере она была, действительно, молода или отличалась необыкновенным умом, — я бы поняла. Я бы страдала, но поняла бы. Ей тридцать восемь лет, она привлекательна, не более того, и в высшей степени поверхностна. Тогда почему же? Я сказала Мари Ламбер:

— Я убеждена, что я лучше ее. Она улыбнулась:

— Дело не в этом.

В чем же? Кроме новизны и красивого тела, что такое может Ноэли дать Морису, чего не могу ему дать я? Она сказала:

— Мы никогда не можем понять любовь другого. Но я убеждена в одном, хотя плохо сумею объяснить это: отношение Мориса ко мне идет из глубины его существа, все главное в нем вложено в это отношение, и разрушить его невозможно. Чувства, связывающие его с Ноэли, поверхностны: каждый из них мог бы полюбить кого-то другого. А Морис и я — мы спаяны накрепко. Но, оказывается, моя ошибка именно в том, что я считала мои отношения с Морисом нерушимыми, а он их разрушил.