– Rue Voici, – соображал шофер, – да это в двух шагах. Садитесь в машину. Сейчас я вас доставлю домой. Ах вы разбойники этакие! Давно вы так бродите?

Впрочем, разговаривать долго было некогда. Они отправились на улицу rue Voici. Гудок весело трубил на поворотах. Дети в полном молчании и довольно мрачном настроении сидели на замшевой скамье такси. Ноги их не достигали пола. Володя держал в руках помятую звезду с поникшими кистями. Таксомотор остановился около дома № 25.

– Здесь, что ли? – спросил шофер.

– Здесь! Здесь! – радостно закричали дети.

– Ну, вылезайте.

Дети видели, что шофер еле-еле сдерживался, чтобы не рассмеяться.

– Дедушка вам заплатит, – повторила Таня.

– Не в этом дело, – сказал шофер, – а просто я хочу вас сдать из рук в руки. Пойдемте.

С замирающим сердцем дети стали подниматься по лестнице.

– Вот влипли в историю!

Мать смеялась сквозь слезы. Дома уже поднялся переполох. Тетя Варенька бегала к Андреевым, спросить, не у них ли дети. Уже собирались послать в полицию. Шофер рассказал, как он нашел горе-путешественников.

– Мы хотели со звездой ходить, как в России, – объяснял Володя и ревел белугой.

– Ах, чудаки, чудаки, – качал головой дедушка.

Мать смотрела на шофера, как на избавителя, и оставляла его обедать…

Все это случилось в прошлом году. Теперь снова наступает Рождество. В больших магазинах выставлены роскошные игрушки, целые кукольные сцены, залитые электрическим светом. Парижские дети смотрят на них, открыв рты. Но о северном Рождестве больше напоминают веточки хвои, на которых лежат устрицы на углах, где стоят шумные кафе и где дымятся жаровни с горячими каштанами, тоже напоминающими о рассказах Диккенса, о немецких сказках.

В этом году у детей есть маленькая елка. Ее купил Андрей Иванович, тот самый шофер, который нашел их со звездой, а теперь полноправный дядюшка. На правах дядюшки он часто теребит Володю.

– А помнишь, как ты со звездой путешествовал по парижским улицам?

Володя конфузится. Ему стыдно за свою детскую глупость.

– Ничего, брат, – успокаивает его Андрей, – и очень хорошо сделал, что путешествовал.

Тетя Варенька улыбается.

1929

Через улицу

Мы пришли в Александрию на заре. Оповещая о своем прибытии туманный и еще сонный город, пароход затрубил прекрасным грудным голосом. Из медной глотки парового гудка вырывались торжественные и страстные, почти по-человечески печальные крики и мгновенно замирали. Может быть, на заре земной жизни такими голосами призывали из зарослей гигантских бамбуков своих медлительных подруг доисторические левиафаны. Когда-нибудь остынет земля, холодеющее солнце повиснет над нею огромным розовым цветком, все умрет, и только железные гиганты с металлическими сердцами будут бродить по океанам и призывать друг друга нежными голосами. Разве не могут, в конце концов, эти гениальные машины превратиться в огромные пылающие страстями сердца, как превратился комочек мускулов в бедное человеческое сердце?

Из открытого иллюминатора веяло утренним холодком. Мой сосед по каюте, мосье Конакис, веселый греческий коммивояжер, спал, повернувшись лицом к стене. В таинственных трюмах стучали машины. Я потянулся к иллюминатору и ахнул от удивления: на фоне золотой зари уже поднималась Александрия. Как на туманном футуристическом плакате, там стояли розоватые и лиловатые кубы домов, а над ними кое-где застыли кроны пальм, впервые увиденных пальм. Все это было так необычно, так чудесно, что я вслух сказал:

– Пальмы! Пальмы!

Было в этом пейзаже что-то райское, что-то виденное в детских снах или в позабытой детской книге на картинках, какими иллюстрировались Притчи о Добром Самаритянине и Блудном Сыне.