Робин отпрянула и поднесла руку к горлу.

– Унеси это. Я не хочу смотреть.

Мать вздохнула и положила руку на ногу Робин.

– Ты не обязана это читать, – ласково сказала она. – Но я хочу, чтобы ты хранила это у себя. Тебе исполнилось восемнадцать лет. Теперь ты взрослая. Эти бумаги мне больше не принадлежат.

– Тогда выкинь их в мусорную корзину, – предложила Робин. – Измельчи в шредере или сожги. Мне они не нужны.

Мать снова вздохнула.

– Это всего лишь письмо, – сказала она. – Я его читала, и там нет ничего волнующего. Есть порядковый номер донора и информация о нем на тот случай, если ты решишь связаться с ним.

– Я не хочу! И не хочу читать это письмо! Я уже достаточно знаю о нем, я очень благодарна и так далее, но в моей жизни он совершенно не нужен, понимаешь? Я правда, правда не хочу ничего знать.

Мать сжала ее ногу и улыбнулась.

– Знаешь, – продолжала мать, – мы с отцом не останемся с тобой навечно. Мы еще не очень старые, но и моложе не становимся. А когда мы уйдем, ты останешься сама по себе. Возьми эти бумаги, милая, и сохрани их. По крайней мере, если что-то случится, – а этого не будет, – еще одно одобрительное пожатие, – но если все-таки случится и у тебя возникнет желание познакомиться с ним, то ты будешь иметь все необходимое, чтобы что-то предпринять. Хорошо? И еще подумай вот о чем. Даже если ты не хочешь встречаться с донором, как насчет твоих братьев и сестер? Я знаю, – она перебила зарождающиеся протесты, – я понимаю, что сейчас ты этого не хочешь. Но в будущем… когда-нибудь… Может быть. Ну как, хорошо?

Робин покосилась на папку с бумагами и шумно выдохнула. Папка была так плотно набита взрывчатым веществом, что Робин почти слышала тиканье часового механизма. Она подумала об этих безымянных, безликих братьях и сестрах и возненавидела их. Она рассматривала их как гротескные карикатуры на саму себя: все с пухлыми губами, все важничают и считают себя особенными, потому что их папаша был донором спермы, их папаша был французским педиатром. Кроме того, у нее были сестры, две прекрасные сестры. Неважно, что они умерли; они по-прежнему оставались в ее сердце, и там не было места для кого-то постороннего. Робин закинула за уши тяжелые локоны и внимательно посмотрела на папку.

– Что ты сделаешь, если я не возьму ее?

– Уберу в надежное место, – ответила мать. – Туда, где ты сможешь найти ее. Потом, когда нас не станет.

Робин немного подумала. Ей пришлось признать, что существует возможность, что однажды по какой бы то ни было причине у нее возникнет желание связаться со своим биологическим отцом. Робин допускала, что ей может понадобиться, скажем, трансплантация печени или у ее будущего ребенка обнаружат какое-нибудь редкое генетическое расстройство. Возможно, однажды ей понадобится, чтобы этот мужчина перестал быть двухмерным диснеевским принцем и стал полноценным человеком из плоти и крови, с живой ДНК. И может быть, тогда будет лучше, если эти бумаги окажутся у нее. Робин соскочила с коричневого плюшевого дивана и нацепила маску решимости.

– Хорошо, – сказала Робин. – Отлично. Дай ее мне. – Она протянула руки. Папка оказалась тяжелой, словно была наполнена мокрым песком. – Но я не собираюсь совать туда нос, если только мне действительно не будет очень, очень нужно. Ты понимаешь, правда? Мне не нужен этот тип или другие дети, рожденные от него. У меня есть все необходимое.

Ночью она проснулась в холодном поту и с непривычным беспокойством, как будто позабытый сон толкался в границы ее осознания. Она чувствовала себя потерянной и дезориентированной.