5

Прозрачен лес по весне: тонкие берёзки жмутся друг к другу, липкие маленькие зелёные листочки трепещут на ветру, а воздух так чист, что кажется, будто видны в нём даже далёкие шатры елей за рекой.

Гореслава любила лес; во все времена года он был для неё лучшим другом, безмолвным советником, к которому она приходила, когда плохо ей было.

Вот и уговорила она Зарю пройтись с ней по лесу. "Любит девка полесовничать", — пробурчала, отпуская их, Зима Ярославовна.

… Широкой лентой серебрилась перед ними Соловка; по берегам её росла густая зелёная трава, между которой мелькали первые цветы. Наумовна босыми ногами ступала по прохладному мелководью; прозрачные струи ласкали ступни. Ей было не холодно, даже зимой она могла ходить по снегу.

Заря бродила неподалёку, мурлыкая себе под нос какую-то песенку. Власовна незаметно для себя собой всё дальше и дальше уходила к высокому пригорку, который манил к себе солнечным теплом. Гореслава же увидела необыкновенную птичку, что присела на камушек у самой воды; доверчиво, по — детски, протянула к ней руку девушка. Птичка слетела и зачирикала на ближайшей сосне. А дальше поманил её к себе лес; Заря даже не заметила, как исчезла её товарка.

Гореслава не испугалась, когда поняла, что потерялась: леса она не боялась, а всякая лесная нечисть обходила пока её стороной. Она без труда по солнцу вышла к реке и присела на бережок. И показалось ей, что слышит чей — то звонкий смех. Это, верно, русалки резвились, но для неё не опасны они.

По небу поползла чёрная туча, но она стороной обходила Градец; Перунов гнев на других свою мощь обрушит. И привиделся девке чудной вершник, чей вороной конь скакал по небу. Был он уже не молод, с рыжей бородой, чёрно-сребряными волосами и большим боевым топором в руках. И был вершник грозен, как и положено быть Перуну. Исчез бог грозы за деревьями, и следа не осталось. А, может, привиделось это Гореславе, весенним солнышком голову напекло.

Умыла Наумовна лицо холодной водой и пошла вдоль реки к броду, где осталась Заря. Сделала она всего несколько шагов, когда услышала шорох в кустах. Гореслава остановилась, призвала на помощь своего Бога. Из ольховых зарослей в полусотне шагов от неё выехал вершник на коренастой длинногривой каурой лошади; весь он был сокрыт тёмным мятлем. Вершник огляделся и медленно поехал в сторону Наумовны. Та испугалась и побежала. Но разве убежать ей, пешей, от лошади? Остановилась Гореслава у маленькой сосенки, что у самой кромки воды росла; сердце из груди так и выпрыгивало. Крепко сжимала она свои обереги, смело на ворога смотрела. А он не спешил; лошадь его ещё медленнее пошла, а потом и вовсе остановилась.

— Герсла, не пугайся, — сказал вершник и откинул с лица капюшон; черты его хорошо были Наумовне ведомы. — Не признала, что ли?

— Не признала, Гаральд Магнусович, — ох, и напугал же её свей проклятый! — Я вас уже повстречать не чаяла.

— От чего же?

— В Градце свеев не жалуют.

— Верно подметила. Да не все свеи там князевы вороги, особливо те, что товары заморские ему привозят. Ты мне лучше скажи: не видала ли князевых кметей неподалёку?

— Нет, не видела.

— Если увидишь, то про меня им не сказывай.

— В Сигунвейн бежите?

— Войн не бежит даже от смерти, — гордо заметил Гаральд.

— Что ж, уезжайте, не выдам. Да передайте дочери своей, что никогда не забуду я доброты её.

— Передам, Герсла. Прощай, смелая словенка, и знай, что мой дом отныне и твой дом.

Поклонилась свею Наумовна, пожелала доброго пути. Хотелось девке подарить ему какой-нибудь оберег на память, но знала, что не примет он.

На другом берегу затрещало что-то; Гаральд встрепенулся, словно дикий зверь огляделся вокруг и уже на полном скаку крикнул: "Да хранят тебя боги, Герсла!".