Как мог он так быстро скрыться посреди прозрачного леса, Гореслава так и не поняла, но на душе у неё полегчало: не пешим проводила она его, а конным.

А на супротивном берегу Соловки появились князевы кмети на борзых конях с копьями наперевес. Рыскали они глазами по берегу, видно, искали Гаральда. Наумовна спряталась за могучей старой осиной, жалобно трепетавшей листочками на ветру, и внимательно наблюдала за вершниками. Все они проехали мимо, не приметив её, лишь один приостановился на мгновение. Девушка уж собиралась выйти из-за своего укрытия, когда опять появились вершники. Ехали они уже по этому бережку, но было их меньше. Не могли не приметить кмети притаившуюся за деревом девку, окликнули. Гореслава молчала.

— Немая ты, что ли, славница? — говорил с ней молодой кметь с озорными глазами. — Да не бойся ты нас.

— А я и не боюсь, просто говорить не охота.

Посмеялись кмети над дерзостью девки неразумной, но как обиду не приняли. На то они и войны, чтобы выше этого быть.

— И как зовут тебя, неразговорчивая?

— Гореславой кличут. А вам на что?

— Не ты ли давеча с князем нашим на площади ворковала?

— Ворковала?! — обиделась Гореслава. — Да он сам со мной первым заговорил.

— А ты отвечать была горазда.

— Хочу молчу, хочу слово молвлю.

— Славная ты говорунья, по нраву мне. Коли будет в чём нужда, спроси в хоромах княжеских Ермила.

— А мне ничья помощь не треба.

— Смела ты не по годам. Приходи-ка сегодня к нашей гриднице.

— Не могу я в град придти, в крепость вашу. Девка я простая, а не старостина дочь.

— Кликнешь Ермила через отрока, со мной и войдёшь. Так придёшь?

— Может, приду, а, может, нет, — Наумовна плечами передёрнула и пошла прочь. Чтобы кмети хоробрые с ней разговора больше не заводили, вдоль лесной опушки шла, от дерева к дереву, не спешила, каждую былинку рассматривая. Не удержалась девка, сплела венок из весенних жёлтых цветочков, и сплелись стебельки их тонкие с волосами её, совсем так, как, бывало, в печище каждую вёсенку.

Когда вышла Гореслава на место прежнее, где оставила она Зарю, то увидела, что Власовна сидит на пригорке и в воду камешки бросает.

— Долго же плутала ты, — Заря обернулась и рассмеялась. — А я уж, было, собралась звать уя на помощь. Да ты уж и сама нашлась.

— А ты, Заря Власовна, искать-то меня и не думала.

— Девица не в стоге иголка, не пропадёт. А ты, Гореслава Наумовна, с лешими в родстве.

— Да что ты говоришь-то?

— Ты к нам с братом долго ведь по лесу шла, (а в нём гиблых мест видимо-невидимо!) но цела осталась. Знать, с лешим в родстве.

Ничего не ответила Наумовна, да и что отвечать, если та говорит и смеётся. "Разлилась Зорька алая звоном речным", — попыталась говорить она языком скальдов, но сама лишь себя рассмешила. Куда уж ей до старого Гюльви, что живёт теперь у Хель; и руки ему не протянешь, как бабки опытные делать умеют. Ой, и опасное это дело — с мёртвыми говорить, помощь богов нужна, обереги могучие да заветы предков. А прабабка Гореславы, говорят, умела, поэтому-то её из печища и выгнали, чтобы беду не навела; прадед же другую жену к себе в дом привёл. После печищенцы рассказывали, будто бы она лешачихой стала. Если так, то права Заря, сказавшая, что с лешими девка в родстве.

— Пошли, — Власовна на ноги поднялась, — заждалась нас Зима Ярославовна, уши надерёт.

… А в крепость Гореслава всё же пошла. Припомнила дорожку, что Любава ей показала, да и зашагала прямёхонько по ней. Вышла она к тыну высокому, за которым стена была с крышей двухскатной; дорога мощёная прямо к воротам привела.