А сегодня задержали двух девушек, которые расклеивали листовки на щитах для театральных и эстрадных афиш. Девушкам было лет по шестнадцать — семнадцать. Виктор приметил их издалека, так как они вели себя настороженно, о чём-то шушукались и прятали что-то в карманах. Сотрудники отдела, работавшие на Кропоткинской улице в гражданской одежде, схватили девушек, когда те усердно разглаживали приклеенные конторским клеем листовки. Листовки были самодельные, написанные от руки на вырванных из тетрадки клетчатых листках. «Патриотизм состоит не в пышных возгласах, но в горячем чувстве любви к родине, которое умеет высказываться без восклицаний и обнаруживается не в одном восторге от хорошего, но в болезненной враждебности к дурному, неизбежно бывающему во всякой земле, следовательно, во всяком отечестве. В. Г. Белинский», — гласил текст на первом листе бумаги. «Хорошо рассуждать о добродетели — не значит быть добродетельным, а быть справедливым в мыслях — не значит быть справедливым на деле. Аристотель», — утверждал красивый крупный почерк на второй тетрадной страничке, оторванной от театральной афиши. В карманах девичьих пальтишек лежало ещё с десяток листков с высказываниями классиков о человеколюбии, доблести, патриотизме и любви к ближнему.

— Что ж с ними будет? — спросил Виктор у Воронина, когда девушек увезли в машине. — Куда их повезли, Генка?

— Думаю, что в КГБ, — неуверенно предположил Воронин. — Это хоть несерьёзные, но всё же листовки.

— Тут ведь никакой антисоветчины нет, — Смеляков был взволнован. — Они же обе романтикой дышат. Ты прочитал, что в листовках было? Девчонкам просто хотелось поделиться мыслями, которые они где-то вычитали. Они надеялись, наверное, как-то по-хорошему растревожить людей, встряхнуть… Ты так не думаешь?

— Думаю… Да не беспокойся ты, Вить. Ничего с девчонками не случится. Гэбэшники ведь не олухи, всё прекрасно понимают.

— А ну как попадётся им какая-нибудь мразь, воспользуется своим служебным положением, запугает…

— И такое случается, — не стал спорить Воронин. — Уроды попадаются везде, от них никто не застрахован… Жаль, что уроды, у которых власть в руках, могут запросто жизнь человеческую сломать. Без всякой нужды, просто из сволочного желания проявить свою силу… Но тут уж… — Воронин развёл руками…

Вспомнив события минувшей ночи, Виктор вздохнул.

«Жаль девчонок… Хорошо, если обойдётся».

Он залил кипятком заварку, насыпанную прямо в чашку, и бросил туда два куска сахара. За окном медленно проявлялись сквозь туман очертания домов. Постепенно светлело.

Виктор неторопливо выпил чай. Спать по-прежнему не хотелось. Он долго сидел, задумчиво глядя в мутное окно, затем встал и, раздевшись, лёг в кровать. На тумбочке лежали три книги: «Письма к сыну» Честерфилда, «Последняя граница» Фаста и «Братья Карамазовы» Достоевского. Он взял Достоевского и открыл на заложенном месте, на сцене разговора Ивана с младшим братом Алёшей. «Не захочу я огорчить моего братишку, который три месяца глядел на меня в таком ожидании. Алёша, взгляни прямо: я ведь и сам точь-в-точь такой же маленький мальчик, как и ты, разве только вот не послушник. Ведь русские мальчики как до сих пор орудуют? Вот, например, здешний вонючий трактир, вот они и сходятся, засели в угол.