«А почему мы должны сообщать тебе подробности? — резко отозвался ребе. — Тебе достаточно знать, что он недосягаем для Грегори».

«Я не уверен, — возразил я. — А теперь я хочу воспользоваться тем, что все вы здесь, и задать вопрос. Скажите, вызывал ли кто-нибудь из вас Служителя праха? Быть может, Натан?»

Все старейшины покачали головами и снова посмотрели на ребе.

«Натан никогда не совершил бы столь нечестивый поступок», — сказал он.

«Разве я нечестив? — Я воздел руки и обратился к ребе: — Подойди. Я жду тебя. Попробуй изгнать меня. Попробуй сделать это во имя Господа нашего Саваофа. Из любви к Натану, Эстер и Рашели Белкин я буду изо всех сил сопротивляться тебе, ибо хочу предотвратить зло. Я не отступлю. Ну давай же, попробуй! Произнеси свои бессмысленные каббалистические заклинания».

Старейшины принялись перешептываться и что-то бормотать под нос. Разгневанный ребе, и правда решивший изгнать меня, начал громко декламировать подходящие к случаю заклинания. К нему присоединились остальные. Но я лишь молча смотрел на них и, подавив злость и обиду, не чувствовал ничего, кроме всепоглощающей любви: и к ним, и к моему давнему повелителю Самуилу. Я вспоминал, как когда-то ненавидел его за то, что было лишь проявлением человечности. Я даже не мог сообразить, за что именно. Я вспоминал Вавилон и предсказателя Еноха. Но всякий раз, когда в душе поднималась волна горечи и ненависти, я гнал их прочь и старался думать только о любви: и мирской, и священной. О любви к добру…

Мне по-прежнему не удавалось четко воскресить в памяти образ Зурвана — воспоминания о нем ограничивались только чувствами. Но я с удовольствием повторял его завет, пусть даже своими словами: «Цель жизни — в любви и обретении знаний о загадках мироздания. Путь к Богу лежит через добро».

Старейшины продолжали изгонять меня, а я стоял с закрытыми глазами и старался отыскать в памяти нужные слова, чтобы заставить их успокоиться и подчинить своей воле мир вокруг, как подчинял частички, составлявшие мое тело.

И вдруг передо мной появилась комната. Тогда я не понял, но теперь знаю, что это была мастерская в доме моего отца. Комната показалась мне очень знакомой, и я начал декламировать слова, совсем как в далекой юности, под звуки арфы.

Раскачиваясь в такт, я громко и четко произносил на древнем языке каждое слово:

«Возлюблю Тебя, Господи, крепость моя!

Господь — твердыня моя и прибежище мое, Избавитель мой, Бог мой, — скала моя; на Него я уповаю; щит мой, рог спасения моего и убежище мое.

Призову достопоклоняемого Господа и от врагов моих спасусь.

Объяли меня муки смертные, и потоки беззакония устрашили меня; цепи ада облегли меня, и сети смерти опутали меня.

В тесноте моей я призвал Господа и к Богу моему воззвал. И Он услышал от чертога Своего голос мой, и вопль мой дошел до слуха Его…»

В комнате воцарилась тишина. Старейшины смотрели на меня удивленно, но без страха. Даже ребе смирился, ненависть покинула его.

«Я прощаю тех, кто превратил меня в демона, — заговорил я по-арамейски. — Всех, кем бы они ни были и какую бы цель ни преследовали. Эстер и Рашель даровали мне умение любить, и я иду к вам с любовью, дабы любить Натана и возлюбить Господа. Аминь».

В глазах старика промелькнуло не то сомнение, не то подозрение, но не в отношении меня. Он скользнул взглядом по стоявшему на столе телефону, потом посмотрел на меня.

«Но разве может демон сделаться ангелом?» — недоуменно спросил самый древний из старейшин.

Ребе не ответил.

Неожиданно он придвинул к себе телефон и стал набирать номер. Ряд цифр был таким длинным, что я не смог его запомнить.