— Очень! — сказала Шпилька и восхищенно вздохнула. — Вот так смотрела бы и смотрела. Спасибочки, — и лизнула Репейника в ухо.

— Будто огонь, — сказал Задира. — Название точное.

— Угу, — задумчиво отозвался Паук. — Я лишь в одном месте видел столько сразу и таких ярких. В Гранатовой Норе, в Холодных Пещерах. Только туда гораздо труднее попасть — коридор узкий, протискиваться приходится, да еще не каждый и протиснется…

— Ребята, — спросил я, — а вам не хотелось сделать что-нибудь, чтобы стало еще красивее?

— Так сделали, — ухмыльнулся Репейник. — Сюда наши приходят иногда. Отполировать, подчистить… от копоти оттереть. В Шкатулку с факелами не ходят, конечно, но от всего копоть… Пещеры — штука нежная.

— Людям захотелось бы забрать эти камни с собой, — сорвалось у меня.

— Угу, — хмыкнул Паук. — Чтобы цветочки из них вырезать.

Я улыбнулся:

— Вроде того.

— Ну и глупо, — сердито сказал Репейник. — Здесь они живые, а там будут мертвые. Как в том каменном лесу. Надеюсь, ты с людьми о них трепаться не будешь, Эльф? А то они все загадят…

— Дурак ты, Репейник, — обиделась за меня Шпилька. — Это же наш Эльф, а ты про него всякую дурость думаешь!

Репейник смутился. Я хлопнул его по костлявому плечу:

— Я ни за что не стал бы. Это ни людям, ни вам не полезно. Люди из-за этих камней могут переубивать друг друга, понимаешь?

Репейник посмотрел на меня снизу вверх:

— Ну так считай, что они и твои тоже.

— Люди?

— Да нет, эти камни красные… Да, ребята, к вам это тоже относится.

— Угу, — сказал Паук. — Мы уже поняли.

И я понял. Считается, что носить нечто прекрасное не в кармане, а в душе — эльфийский дар, но люди, гномы и эльфы слишком любят ощущение обладания, чтобы точно следовать такому принципу. Бескорыстие — это варварство. Бескорыстие — это глупость. Все всегда думают о том, как хорошо бы что-то заиметь…

Вот я и имею. Эти камни и мои тоже. Мне их Репейник подарил.

Ночлеги в пещере, не приспособленной для жизни, сильно отличаются от ночлегов в лесу. Арши малочувствительны к холоду камня, меня же он пронизывает до костей, стоит только лечь. Ни плащ, ни орочий спальный мешок особенно не спасают. Чтобы не окоченеть до лихорадки, я спал в обнимку с Задирой и Пауком, чувствуя себя крысенком в норе, в куче с себе подобными. Изящная манера Задиры складывать на соседей по ночлегу руки и ноги изрядно выводила меня из себя: просыпаясь очередной раз от тяжести его лапы на своей бедной шее и кошмарного сна, в котором на мою шею уселся буйвол, я щипал его за ухо, отчего просыпались все. Поэтому, выбирая между последним ночлегом в пещере и ночлегом на поверхности земли, я, оставшись в меньшинстве, пытался отстоять второй вариант.

— На самом деле, напрасно, Эльф, — возражал Паук. — Там же опаснее. Часовых надо выставлять, Пуща рядом, да и вообще… тут-то мы дома.

— Паук, — взмолился я, — да я сам прокараулю полночи, только избавьте меня от холода и Задиры! У меня от них все кости ноют!

Шпилька хихикнула, Задира осклабился:

— Ах, какие мы, Эльфы, деликатные создания! Интересненько, а в Пуще ты как спал? На постельке из живых белочек?

Я щелкнул его по носу, он не успел увернуться и обиделся. Паук задумчиво намотал веревочку на палец и вывел резюме:

— Ладно.