|
Зайдя в административный отдел школы, я попросил список выпускников и нашел ее телефонный номер. Но позвонить по нему не удалось, автомат ответил, что номер более недействителен. Я обратился в справочную – телефонистка пять минут искала ее имя, после чего сказала, что такого имени в ее книгах нет. «Такого Имени» – это мне понравилось. Я поблагодарил и повесил трубку. На следующий день я звонил бывшим одноклассникам и спрашивал, не знают ли они что-нибудь про нее. Никто ничего не знал, а большинство и вовсе не помнило о ее существовании. Последний из них сказал, что не желает со мной разговаривать, и повесил трубку. Даже не знаю, почему. На третий день я еще раз сходил в школу и узнал, куда она поступила после выпуска. Это был захудалый женский вуз где-то на окраине, отделение английского языка. Я позвонил туда, представившись агентом по сбыту салатной приправы Маккормик: мол, девушка нужна мне для анкетного исследования, не могли бы вы сообщить ее адрес и телефон? Извините, конечно, но дело крайне важное. Поищем, – ответили мне, – перезвоните минут через пятнадцать. Я выпил банку пива и перезвонил. Мне сообщили, что в марте этого года она подала на отчисление. По болезни. А что за болезнь? – Она уже поправилась? – Салат может кушать? – Совсем ушла, не в академку? – на все эти вопросы ответов я не получил. – Меня и старый адрес устроит, – сказал я, – может вы поищете? Старый адрес нашли – это оказался пансион недалеко от вуза. Я позвонил туда. Ответил, судя по голосу, комендант. Съехала весной, куда не знаю, – буркнул он и бросил трубку. Как будто хотел сказать: «И знать не желаю». Так порвалась последняя ниточка, связывавшая меня с ней. Я вернулся домой, открыл банку пива и стал в одиночестве слушать «Девушек Калифорнии». 18 Зазвонил телефон. Я полудремал в плетеном кресле с раскрытой книгой. Только что прошел короткий ливень – деревья в саду все вымокли. После дождя задул сырой, пахнущий морем южный ветер. Задрожали листья растений в горшках на веранде, а за ними задрожали шторы. – Алло, – послышался женский голос. Это прозвучало так, как если бы кто-то ставил хрупкий стакан на кособокий стол. – Помнишь меня? Прежде, чем ответить, я изобразил легкое раздумье. – Как пластинки? Продаются? – Да не очень… Кризис… Пластинки никто не слушает. – Ага. Она побарабанила ногтями по трубке. – Пока нашла твой телефон, чуть с ума не сошла. – Да?.. – В «Джей'з баре» спросила. А бармен спросил у твоего друга. Высокий такой и странный немножко. Мольера читал. – Понятно. Молчание. – Все спрашивали, куда ты делся. Неделю не приходишь, так они уже думают: может, заболел? – Даже не знал, что меня так любят… – Ты на меня сердишься? – Почему? – Я тебе гадостей наговорила. Хотела извиниться. – Насчет меня не беспокойся. Но если тебя это так волнует, то не покормить ли нам в парке голубей? Она вздохнула, и я услышал, как щелкнула зажигалка. На заднем плане пел Боб Дилан – «Нэшвилл Скайлайн». Наверное, звонок был из магазина. – Да дело вообще не в тебе. Просто я не должна была так говорить, – сказала она скороговоркой. – А ты к себе строга! – Ну, стараюсь, по крайней мере. Она помолчала. – Сегодня мы можем встретиться? – Давай. – «Джей'з бар», восемь вечера. – Хорошо. – Я просто… попала в переплет. – Понимаю. – Спасибо. Она повесила трубку. 19 Мне двадцать один год. |
