|
Я чищу ему ботинки и со спокойной совестью иду пить пиво. – Хорошая традиция… – Да? – Ну конечно! Отца ведь надо уважать. – Я очень уважаю. За то, что у него только две ноги. Она прыснула. – У тебя замечательная семья. – Да уж… Если забыть про деньги, то такая замечательная, что прослезиться можно. Она все возила соломинкой по дну стакана. – Но у меня-то семья была гораздо беднее, чем у тебя… – Откуда ты знаешь? – По запаху. Богатый чует богатого, а бедный – бедного. Джей принес бутылку пива, и я наполнил свой стакан. – Где твои родители живут? – Не хочу говорить. – Почему? – Приличные люди не любят другим рассказывать, что у них дома творится. – А ты приличный человек? Она думала секунд пятнадцать. – Хотелось бы им быть. Если серьезно. А кому не хотелось бы? – Нет, ты все-таки расскажи. – Зачем? – Во-первых, тебе все равно надо об этом кому-нибудь рассказать, а во-вторых, я никому не проболтаюсь. Она улыбнулась, закурила и три раза выпустила дым, молча глядя на древесные разводы, тянущиеся по стойке. – Отец умер пять лет назад от опухоли в мозгу. Целых два года мучился, просто ужас. Мы на него все деньги истратили, начисто. Вдобавок вымотались до того, что семья развалилась. Хотя это обычное дело. Я кивнул. – А мать? – Живет где-то. На Новый Год открытки присылает. – Не любишь ты ее, похоже? – Похоже… – А братья, сестры? – Одна сестра. Мы близнецы. – И где она? – За тридцать тысяч световых лет отсюда. Сказав это, она нервно засмеялась и уложила свой стакан набок. – И чего это я про семью гадости говорю? Даже тоскливо становится. – Да ничего особенного. У каждого есть что-нибудь этакое. – И у тебя есть? – И у меня. Бывает, обниму любимую игрушку – и плачу… – А какая у тебя любимая игрушка? – Крем для бритья. Тут она засмеялась уже веселее. Как не смеялась, наверное, уже несколько лет. – Слушай, – сказал я, – что ты пьешь какой-то лимонад? У тебя сухой закон? – Хм, вообще-то я сегодня не собиралась… Ну да ладно! – Так что ты будешь? – Белое вино, только похолоднее. Я подозвал Джея и заказал еще пива и белого вина. – Скажи, а как себя чувствуешь, когда у тебя есть близнец? – Странное ощущение. Одинаковое лицо, одинаковый интеллектуальный индекс, одинаковый размер лифчика… Надоедает это. – Вас часто путали? – Часто. До восьми лет. Потом у меня стало девять пальцев, и нас больше никто не путал. Сосредоточенно и аккуратно, как пианистка перед концертом, она положила рядышком обе руки. Я взял левую, поднес к свету и внимательно рассмотрел. Маленькая рука, прохладная, как стакан коктейля. Четыре пальца на ней смотрелись красиво и совершенно естественно – как будто их и было четыре с самого рождения. Такая естественность казалась чудом. По крайней мере, шесть пальцев выглядели бы гораздо менее убедительно. – В восемь лет я сунула мизинец в мотор пылесоса. Оторвало тут же. – А где он теперь? – Кто? – Мизинец. – Не помню. – Она засмеялась. – Такого вопроса мне еще не задавали, ты первый. – А это беспокоит, когда мизинца нет? – Если перчатки надеваю – беспокоит. – И все? Она покачала головой: – Нельзя сказать, что совсем не беспокоит. Но не больше, чем других беспокоит толстая шея или волосы на ногах. |
