|
Я кивнул. – Но «Сэйбер» был классный самолет! Пока не начал напалм сбрасывать. Ты когда-нибудь видел, как сбрасывают напалм? – Видел, в фильмах про войну. – Люди, они чего только не напридумывают! Хотя это они выдумали здорово. Кто знает, может лет десять пройдет – и по напалму будет ностальгия. Я рассмеялся и достал вторую сигарету. – Любишь самолеты, да? – Когда-то хотел летчиком стать. Потом глаза испортил и раздумал. – Понятно… – Небо люблю. Сколько угодно могу на него смотреть – не надоедает. А когда не хочу, то просто не смотрю. Крыса замолчал минут на пять, а потом вдруг заговорил: – Иногда становится невмоготу. Осознавать, что ты богатый, и все такое… Бывает, хочется убежать. Понимаешь? – Как это «убежать»? – удивился я. – Хотя… Если тебе и вправду так хочется, возьми да убеги. – Наверное, это было бы лучше всего. Уехать в какой-нибудь незнакомый город, начать все с нуля… Разве плохо? – Что, и университет бросишь? – Да я его уже бросил. Никакой нет охоты возвращаться. Глаза Крысы, спрятанные за темными очками, продолжали следить за плывущей девушкой. – А почему бросил? – Ну… Надоело потому что. Хоть и старался сначала. Так сильно, что самому теперь не верится. До всех мне было дело – не меньше, чем до себя. Даже полицейские меня из-за этого били. Но приходит время, когда каждый возвращается на свое место. Только мне некуда вернуться. Знаешь, есть такая игра – все вокруг стульев бегают, потом садятся – а одному стула не хватает. – И что ты теперь собираешься делать? В раздумье Крыса вытер полотенцем ноги. – Думаю повесть написать. Ты как на это смотришь? – Ну, возьми да напиши. Крыса кивнул. – А какую повесть? – Хорошую. По моим стандартам. Я ведь себя талантом не считаю… Но, по крайней мере, смысл писательства я вижу в том, чтобы самому чему-то научиться. Правильно? – Правильно. – Писать надо для себя… Или, скажем, для цикад. – Для цикад? – Ага. Крыса потеребил висевшую у него на голой груди полудолларовую монету с портретом президента Кеннеди. – Несколько лет назад я с одной девчонкой ездил в Нару . Был ужасно жаркий день, и мы с ней часа три шли между холмов. Если нам кто и попадался, то только птицы, взлетавшие с пронзительными криками, да певчие цикады, трещавшие под ногами, когда мы шли по меже. И больше никого. Просто было очень жарко. Мы устали и присели на пологом склоне, опушившемся мягкой травой. Понежились на ветерке и вытерли пот. Под склоном пролегал глубокий ров, а за ним – густо поросший лесом древний курган, будто выступающий из воды остров. Императорская могила. Ты ее видел когда-нибудь? Я кивнул. – И тогда я подумал: для чего же сделана такая громадина? Конечно, в любой могиле есть смысл. Все когда-нибудь умрут – и это как напоминание. Но здесь было как-то чересчур. Огромные размеры иногда меняют суть вещей до неузнаваемости. Фактически, это было вообще непохоже на могилу. Это была гора. Во рву плавали лягушки и ряска, а ограда вокруг заросла паутиной. Я молча глядел на курган и вслушивался в ветер, идущий со стороны рва. И то, что я тогда почувствовал, не описать никакими словами. Даже нет, я не почувствовал – меня как будто завернули во что-то. Целиком и полностью. Ощущение было такое, словно цикады, лягушки, пауки, ветер – буквально все – превратилось в единое целое и течет через Космос! Крыса допил свою колу, уже без газа. – И вот, когда я собираюсь что-то написать, я всегда вспоминаю этот летний день и этот поросший лесом курган. |
