Я подавила подступающие рыдания, плакать будем потом. Сейчас я должна понять.

Да! Все это время меня не оставляло ощущение почти случайности происходящего и полной его нереальности. Я словно боялась, что однажды, придя на работу, скажу ему: «Доброе утро, Профессор!» — и увижу в ответ вежливый недоумевающий взгляд: «Простите, Людмила Прокофьевна?! Как вы меня назвали?»

Когда все распалось, я поняла: вот оно. Случилось то, чего я так боялась — но чего в глубине души ждала. Потому что не могло все это быть на самом деле. Просто не могло со мной происходить ничего настолько прекрасного — тем более так долго.

И вот теперь: «Я ее люблю».

Но, пожалуй, больше всего меня озадачила последняя его фраза: «Предпочитаю думать, что ты не знал, что ломаешь». Я-то была уверена: он ушел от меня сам, по собственному, пусть и не понятному мне выбору.

Но если непонимание между нами было вызвано чем-то посторонним, вклинившимся в наши отношения, не значит ли это, что став лицом к лицу, мы все-таки в состоянии друг друга понять?

Значит, не все еще потеряно?

Я набрала номер сотового: «Аппарат абонента выключен» и так далее. Позвонила домой. «Рюшик еще не вернулся», — ответила Кассандра Антониновна. Она, похоже, не узнала мой голос. На всякий случай отправила SMS-сообщение: «Рюрик, пожалуйста, позвони. Тикки». Отчета о доставке не последовало.

Все, что мне теперь оставалось, это ехать домой.

Дома, увидев себя в зеркале, я первым делом отправилась в ванную — смыть остатки косметики. Никакая тушь, даже суперстойкая, не выдержит нескольких часов почти непрерывного плача. Хорошо, что после возвращения в офис я не выходила из своего кабинета.

Умывшись, сразу пошла в Интернет. «Приват» был пуст. Оставив открытыми оба сайта — вдруг кто-то из них все-таки объявится, — я прилегла.

Внезапно меня будто что-то толкнуло. Я повернула голову и тут же вскочила: на экране появились строки:

Ощущение непоправимого оглушило меня. Только я начала думать, что не все еще потеряно… А вот теперь, кажется, все. Предыдущее его стихотворение, найденное в зеленой тетрадке, пульсировало как живая, кровоточащая рана. А это было безжизненно, как некролог. Хуже — как эпитафия. Рюрик словно ставил им точку.

Что же делать? Отвечать поздно — «приват» пуст.

Сцепив зубы, я еще раз позвонила Кассандре Антониновне. Нет.

Я судорожно соображала. Почему-то представить себе Снегова сидящим в Интернет-кафе упорно не получалось. Значит… Остается одно, он сейчас на работе! Я заметалась по квартире, путаясь в рукавах плаща. Отчетливо осознала: не успею!

И в этот момент в дверь позвонили. Безумная алогичная надежда подбросила меня на месте. Я распахнула дверь.

— Вечер добрый, Людмила Прокофьевна! — На пороге стоял Ясенев. — А я вот вам саженцев привез. — Он протягивал мне укутанный в полиэтилен кулек. В голосе его звучала легкая укоризна.

После секундного разочарования я поняла: Ясенев был вторым в мире человеком, которого я сейчас была рада видеть.

— Глеб Евсеич, голубчик! — Я чуть на шею ему не бросилась. — К черту саженцы! Умоляю вас, скорей на работу! Не откажите в спасении!

Ясенев отставил кулек в угол:

— Поехали.

Уже в машине я с ужасом вспомнила, надо было оставить в «привате» сообщение — вдруг он заглянет туда еще раз? Почему я не сделала этого сразу? («Не успею, не успею!» — билось в голове.)

«Рюрик, ты только не уходи! — мысленно заклинала я. — Только дождись меня, пожалуйста, только не уходи!»

Обожгла страшная мысль, да его, наверное, давно там и нет; с чего я вообще взяла, что он там?!

«Рюричек, милый, пожалуйста — подожди! Рюрик!.