Дороги домой я не заметила. Мысли носились в голове как обезумевшие ласточки. Неясные ощущения, недодуманные мысли, непроявленные подозрения. Разрозненные кусочки, почти невидимые глазу, зашевелились, готовые вот-вот сложиться в картинку. Как это часто бывает со мной, значение своего маленького открытия я предчувствовала раньше, чем это открытие было сделано.

Когда я увидела глаза Снегова, мне ясно, как будто дело было вчера, вспомнилась поездка на Старую Ладогу. Игра в книжные ассоциации, голос Снегова: «Людмила Прокофьевна, вы кто?» Мой ответ и его лицо — растерянность и потрясение. Тогда я впервые видела такое выражение.

Вспомнился и другой взгляд — там, в доме на улице солдата Корзуна, полный нежности и неистовой силы… Нет, нельзя отвлекаться, мне нужно понять, собрать воедино обрывки догадок.

Второй раз — в тот злополучный день, когда из Торонто звонила мама. Глаза Снегова смотрят так же испуганно и тревожно, как сегодня, он держит мою руку… Но было что-то еще, что-то очень важное!

Я припомнила, как медленно рассеивалась тогда окутывавшая меня чернота — и всплыли слова, услышанные, но, по всей видимости, не зафиксированные сознанием: «Тикки!.. Что с тобой?»

Вот оно!

Дикое, невозможное подозрение, впрочем, сразу перешедшее в уверенность. Бродяга, он же Профессор, — словом, мой виртуальный собеседник — Снегов.

Я знала это совершенно точно. Как знала и другое: это невозможно. Невозможно — и все-таки есть. На этой мысли я поняла, что иду по кругу, и приказала себе остановиться.

Приказы, однако, выполнялись плохо. «Спать!» — решила я. Утро вечера мудренее. У меня впереди выходные, обо всем успею подумать. Справедливо полагая, что уснуть будет нелегко, я пожалела, что не держу в аптечке снотворного.

И тут, наверное, впервые вовремя, вспомнился Игорь. Он любил, бывало, пропустить рюмочку-другую на сон грядущий — «как лекарство, вместо снотворного». У меня имелось свое мнение о том, куда приводит подобное лечение, но в данном случае я решила воспользоваться рецептом бывшего супруга. Помнится, стоит у меня на кухне бутылочка «Хванчкары».

Налив полный бокал вина (вообще-то это была чашка, но «бокал» звучит куда лучше), я медленно выпила (надо же поздравить себя — не каждый день узнаешь, что ты полная идиотка) и отправилась спать. Средство не подвело: едва я легла, ночь моментально закружилась и исчезла вместе со мной.

Всю ночь мелькали вокруг меня неясные образы, отзвуки дневной жизни, но когда я проснулась, голова была ясная.

Приготовление роскошного завтрака (а то всю неделю грызла бог знает что), пробежка до магазина, мытье посуды. Только после того, как все это было сделано, я позволила себе подумать о том, что единственно интересовало меня.

Но и при свете дня вчерашние выводы казались такими же убедительными. Давно уже подспудное беспокойство не давало мне покоя.

Причем всех настороживших меня деталей я не то, что перечислить — даже вспомнить не могла: они оседали в подсознании, минуя рассудок, пока там же, в подсознании, количество не перешло в качество, и стало достаточно малейшего повода, чтобы края сошлись. Каждая мелочь становилась теперь неоспоримым доказательством моей правоты — и моей же глупости.

Я не могла простить себе, что так долго не видела очевидного. А ведь как близка была к отгадке, спрашивая Бродягу, точно ли их с Профессором именно двое — правда, я не имела в виду кого-то определенного. Но то и дело слышались в наших диалогах знакомые нотки, тогда еще неясно чьи. Вот почему и поведение Снегова казалось мне иногда таким «неснеговским».

Стоило предположить, что Снегов, Профессор и Бродяга — одно лицо, как все разом становилось на свои места.